Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Несколько минут назад я думала так же. «Друг без друга» для меня значило существовать без кислорода. Но «хочу домой» коренным образом меняло формулу самого «кислорода». Всё, что могло произойти окончательного, уже произошло. Я проводила Володю.

Истинный смысл слов «хочу домой!» продолжал глубоко ввинчиваться в мозг, во всё моё существо.

* * *

Выйдя как-то из дома своей подруги Нины Изенберг, я остановилась и непозволительно долго стояла на Подьяческой улице перед окном чьей-то квартиры на первом этаже. Прямо в окно был выставлен подсвеченный электрическими лампочками аквариум. В папоротниковом лабиринте ярко-зелёных растений, не запутываясь в них своими распушёнными волнообразными хвостами и плавниками, двигались экзотического вида рыбки. По-разному: одни – охотничьими, нервными рывками, другие – плавно, лениво изгибаясь. Внимание приковывала не форма, не окраска рыб, а неуёмность и непрерывность их движений. Будто эту способность двигаться выкрали у меня. Вот она, эта активность, в микромасштабе, за окном, за толстым стеклом аквариума, а я, утратившая её, существую в параличе, в каком-то глухом тупике. Смотрю со стороны, любуюсь подвижностью живых существ, но вобрать её в себя – не могу. Столько прожить, столько понять – и не уметь ни в чём помочь себе по существу: ни в истории с сыном, ни в истории с Володей!

«Дорогая моя! – писала мне Хелла. – Да, жизнь наделила нас суровой судьбой. Но такое случается с миллионами. А нас с тобой, тебя и меня, наградила ещё каким-то изнутри идущим огнём. Потушить его мы не можем, как не можем жить без сердца или дыхания. Всё это мы знаем, но знать здесь – не выход».

Хелла была старше меня на шестнадцать лет, но связаны мы с ней были именно этим «огнём», возраста не имеющим. Стоило грянуть моей сердечной беде, как именно Хелла встала возле, «горела» рядом.

«Томи! Держись! – требовала она. – Ты опять стала самой собой со своим внутренним вихрем, бурей и трепетом! Я прошла такое. Ты должна! Прошу! Не сделайся горькой! Если новое станет требовать тебя категорически – не обманывай себя. Живи правдой! Какая бы высокая цена ни была. Да буду я, моя судьба, тебе уроком навсегда!.. Я выгорела, и на этом месте ничего уже не прорастёт. Эта горячая зола не остывает. Жжёт и жжёт. Я хочу, категорически хочу правом любви к тебе и правом пережитой мною трагедии, чтобы теперь – не ты! Помни мои страдания, мою погубленную жизнь. Я одна знаю, что знаешь ты. Умоляю! Иначе ты погибнешь, как погибла я».

Но, превратившись в свободную энергию, мы уже сами рушили жизни других людей. Ужасаясь себе, я написала ей об этом.

«Да. Ты права, – отвечала Хелла. – Жизнь железная. Сердце ещё более железное. Никому не говорю, не пишу такое. Только тебе. Мы понимаем друг друга. Это наша совместная тайна. Если она и не утешает, она всё же нужна нам. Мы, ты да я, не станем друг перед другом бодриться. Нам так легче!»

Что-что, а захватывающую душу искренность мы усвоили с лихвой. И существовать без неё и без правды не умели.

Хелла осталась на пепелище, пережив крушение социальных идей, любви и материнства. Она выбиралась из безысходности, вновь и вновь возрождалась, подтверждая нехитрую истину: иметь опору надо всегда только в себе самом. Над созданием этой опоры мы неустанно трудились всю жизнь. Её изничтожали. Мы пытались отстроить её заново.

* * *

Своей «личной правдой» я когда-то расправилась с любовью Бориса. Лишила его иллюзий – и сейчас осталась без них сама. Борис сумел вырвать себя из заколдованного круга. Уверял ведь когда-то, что «союз ума и воли» не за горами и для меня.

После жёсткой встречи в Москве прошло восемь лет безмолвия. Ни одного звонка. Ни одного письма. Он всё выверил, всё правильно оценил и – отринул больное. Мне безудержно захотелось увидеть реального победителя, напророчившего мне недолговечность брака с Димой и реальное творческое будущее.

Говорят: «Правда – это рассказанная не во всех подробностях история». Желание увидеть Бориса было одной такой «подробностью».

Раздобыв номер его телефона в Казани, я позвонила.

– Томка! Ты? Откуда звонишь? Как существуешь на свете? – ничуть не удивившись звонку, бодро выговаривал Борис в трубку, будто и не было этих восьми лет. – Слушай, я через три дня буду в Москве. Сможешь приехать? Было бы здорово!

– На выходные? Смогу.

– Тогда выдавай ориентиры. Прибуду раньше, чтобы встретить тебя.

После проведённой в поезде бессонной ночи я чувствовала себя не смыкающейся ни с Москвой, ни с прошлым, ни с чудовищно эгоистичной затеей встречи.

Серое, дождливое утро. На часах 8.52. Борис подбегал к вагону в модном по тем временам меховом пальто, поразительно моложавый, на вид не больше двадцати шести – двадцати восьми. Торопливо поцеловал руку. Выхватил баул. Направились к такси.

– Говори адрес.

– К Хелле.

– Она живёт в Москве?!

– Давно.

– Это новость. У неё квартира?

– Да нет. Комната в коммуналке.

– Знаешь, ни о ком ничегошеньки не знаю. Всех растерял. Она что, дома? Увижу её?

– Если захочешь, увидишь. Завтра она приедет из Ленинграда.

– Как старик? Жив-здоров?

– Александр Осипович умер.