Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Эта идея была логическим продолжением стратегии Нины Николаевны Гороховской, стремившейся выправить мою судьбу. Меня торопили. Я это оценила: к кому же ещё мы обращаем сердце, как не к людям, озабоченным нашей жизнью? И ответила Анне Владимировне признательностью и безоговорочной любовью.

Отныне каждую свободную минуту я тратила на подготовку к экзаменам. Сдала их и со второго курса была переведена на третий, в группу «6-А».

Не в пример предыдущей группе, моё появление здесь в качестве сокурсницы было воспринято как вторжение в уже сбитый, сложившийся круг. Да и по возрасту я сильно смахивала на представителей ретроградного поколения. Одна из студенток вообще встретила меня недвусмысленным хохотком: «В таком возрасте следует сидеть дома». Пока я нащупывала, каким образом следует реагировать на браваду молодого окружения, любимица Анны Владимировны Яровая накинулась на мою обидчицу «аки тигрица», утащила её в угол аудитории, что-то нашептала ей, после чего та принесла извинения.

Группа состояла из ярких, красивых, разных по характеру и вкусам молодых людей. Каждый студент на занятиях представал в особицу. Аля Яровая вдохновенно анализировала финальную мизансцену спектакля белградского драмтеатра «Откровение» по роману Чосича «Раздел». Не догадываясь, что они согнаны фашистами в церковь для сожжения, местные жители в суетном раже продолжают отстаивать друг перед другом свою идейную правоту. И, только осознав, что они все обречены на уничтожение, что даже своды церкви их уже не защитят, они в инстинктивном порыве живых обращают друг к другу протянутые руки и сходятся с флангов, образуя единую «подкову». Эта скульптурно вылепленная мизансцена порыва к единению, в трактовке Яровой, и оставалась шансом человечества в схватке со злом.

Красивая, начитанная Лара Агеева показалась мне дерзкой, когда она назвала плагиатом одну из рекомендованных для прочтения театроведческих статей. Но она тут же подкрепила своё мнение точными ссылками на первоисточник заимствованного, указав имена подлинных авторов и даже номера страниц книг, с которых это было списано. На всю жизнь она преподала мне урок исследовательской тщательности и профессиональной смелости.

Михаил Пятницкий на примере спектаклей Таирова «Принцесса Брамбила», «Косматая обезьяна», «Негр», «Под вязами», «Оптимистическая трагедия» не только доказывал правомочность жанровых совмещений, но и настаивал на том, что пантомима в драматическом театре особым образом воздействует на сознание зрителя.

Евгений Биневич, никого ещё тогда не посвящая в свой интерес к творчеству Евгения Шварца, как курсовую работу представил «Гамлета-64» (о Шекспире у Козинцева и Рецептера), а позднее принёс на обсуждение написанную им пьесу «Возлюби ближнего своего». В те годы он работал слесарем на разных предприятиях, чтобы прокормить семью.

По учебной программе нам положено было изучать историю театра, структуру театра, а время своим ходом утверждало чрезвычайность роли и значения театра как явления современной жизни. Театр фактически стал одним из первых институтов, приподнявших «железный занавес» над культурным пространством СССР. К началу шестидесятых годов на гастролях в нашей стране уже перебывало множество зарубежных трупп. Мы увидели массу спектаклей французских, венгерских драматических театров; румынский театр марионеток «Цендерикэ» показал нам «Маленького принца» Экзюпери. Когда чудо-руки французского мима Марселя Марсо смятенно ощупывали бездонное пространство и натыкались на осязаемые им ограничительные плоскости клетки (в его знаменитой «Клетке»), он проявлял как негатив то неочевидное, что уже было постигнуто практикой обострённого опыта человека.

Во время гастролей греческого театра мы поражённо внимали форсированной подаче текста трагедийной актрисой Аспасией Папатанасиу в «Электре» Софокла. До этого древнегреческая драматургия была для нас мемориальной – и только. А тут на такой её персонаж, как хор, возлагалась основная философская мысль. Три десятка женщин, одетых в туники одного цвета, выразительной пластикой комментировали происходившие в душе героини борения. Предчувствуя решимость героини совершить опасное действо, хор замирал. Исторгал стон и падал ниц, когда страшное предчувствие сбывалось. Прогибающаяся, волнообразная линия движений участников хора прорисовывала эмоциональную и судьбоносную зависимость одного человека от другого, многих людей – от поступка одного, определяя состояние мира в целом.