Жизнь Шарлотты Бронте

Я могла бы на этом закончить рассказ о внешней канве событий жизни Бренуэлла Бронте. Через несколько месяцев (я знаю точную дату, но, по очевидной причине, не вправе ее называть) тяжелобольной муж женщины, с которой он состоял в преступной связи, скончался. Бренуэлл предвкушал это событие с надеждой, смешанной с чувством вины. После смерти супруга его любовница обретет свободу: как ни странно, молодой человек все еще страстно ее любил и воображал, что они наконец поженятся и будут жить вместе без упреков и обвинений. В прошлом она предлагала ему бежать; она писала ему беспрестанно; она посылала ему деньги – по двадцать фунтов за раз; он помнил, как она его обольщала; ради него она превозмогла позор и угрозы разоблачения со стороны своих детей; он считал, что она любит его; увы, он плохо знал, какими бывают развратные женщины. Ее муж оставил завещание, в котором выделенная ей собственность переходила к ней только при условии, что она никогда больше не увидит Бренуэлла Бронте. В тот момент, когда завещание было оглашено, она могла только предполагать, что он уже собирается к ней, прослышав о смерти супруга. В страшной спешке она отправила в Хауорт слугу. Он остановился в «Черном Быке», и за Бренуэллом послали в пасторский дом. Он пришел в таверну и некоторое время провел наедине с посланником. После этого гонец вышел, заплатил по счету, оседлал коня и ускакал. Бренуэлл остался в комнате один. Больше часа прошло без единого шороха; затем те, кто был снаружи, услышали нечто вроде мычания теленка, и, открыв дверь, нашли его в припадке, который сменился оцепенением от отчаяния, охватившего его, когда он услышал, что его возлюбленная запретила ему видеть ее, так как в противном случае она потеряет свое состояние. Так пусть же она живет и процветает! Когда он умер, его карманы были полны ее писем, которые он всегда носил с собой, чтобы читать их, когда бы ему ни заблагорассудилось. Он покоится в могиле; и приговор высшего суда известен лишь милостивому Богу. Когда я думаю о нем, я изменяю свои мольбы к небу. Пусть она живет и раскается! Нет пределов милосердию.

В течение последних трех лет своей жизни Бренуэлл регулярно принимал опиум, чтобы оглушить свое сознание, кроме того, он пил при любой возможности. Читатель скажет, что я уже давным-давно писала о его склонности к злоупотреблениям. Это так; но она не превратилась в пагубную привычку, насколько я могу судить, до начала его преступной связи с женщиной, о которой я рассказывала. Если я ошибаюсь на этот счет, ее вкус должен был быть таким же испорченным, как и ее принципы. Он принимал опиум, так как это больше помогало ему на время забыться, чем алкоголь, к тому же опиум был более компактным. Приобретая его, он выказывал особую хитрость наркомана. Он уединялся, пока его семья была в церкви – куда, по его словам, он не мог пойти из-за плохого самочувствия – и умудрялся выпросить дозу у деревенского аптекаря; а бывало, что и ничего не подозревающий почтальон доставлял ему партию в прибывшей издалека посылке. Незадолго до смерти он страдал от чудовищных приступов белой горячки; он спал в комнате своего отца и иногда объявлял, что один из них не доживет до утра. Перепуганные, дрожащие сестры принимались умолять отца не подвергать себя опасности; но мистер Бронте был не робкого десятка, а, возможно, ему казалось, что он смог бы внушить своему сыну необходимость самообуздания путем демонстрации доверия к нему, а не страха. В ночной тиши сестры часто прислушивались, не прозвучит ли выстрел, пока их зоркие глаза и чуткие уши не тяжелели и не притуплялись от беспрерывного нервного напряжения. Утром молодой Бронте вываливался из спальни и изрекал с обычной при опьянении прерывистостью: «Мы с несчастным стариком провели чудовищную ночь; он старался изо всех сил – бедный старик! – но со мной покончено»; и хныкал «это ее

вина, ее

вина». Пусть все, что еще можно сказать о Бренуэлле, будет сказано не мной, а Шарлоттой.

Глава 14

Этой грустной осенью 1845 года у них появился новый интерес, хотя и слабый, к тому же их часто отвлекали от него острая боль и постоянное беспокойство, связанное с их братом. В биографическом отрывке, которым Шарлотта предварила издание «Агнес Грэй» 1850-го года, – уникальном, насколько я могу судить, по пафосу и силе, – она пишет: