Жизнь Шарлотты Бронте

Стали явными все постыдные подробности. Несмотря на страх огласки, Бренуэлл был не в состоянии скрыть угрызений совести или, как это ни странно, терзаний, вызванных его преступной любовью. Он был во власти своих страстей; его любящие сестры были несказанно шокированы и расстроены; слепой отец был ошеломлен, ему так хотелось проклясть развратную женщину, повлекшую его мальчика, его единственного сына, в бездну бесчестия и смертного греха.

Все градации его настроения и раздражения – безрассудный восторг, многомесячная мрачная хандра – наконец получили объяснение. За его пьянством скрывалась более существенная причина, чем обычное потворство своим желаниям; он вступил на путь беспробудного пьянства, чтобы утопить в вине раскаяние.

Его главное несчастье заключалось в том, что он все еще изнывал от любви к женщине, которая так ловко околдовала его. Правда, она утверждала, что любит его не меньше; мы увидим, насколько она осталась верна своим клятвам. Когда он встретился с ней тайком в Харрогейте несколькими месяцами позже, из-за странного ропота совести он отказался от предложенного ею тайного побега: все же что-то хорошее еще сохранилось в этом испорченном, слабом молодом человеке до самого конца его несчастливой жизни. Эта история развивалась по сценарию, противоположному обычному: жертвой стал мужчина, его жизнь была исковеркана; его жизненные силы были истощены страданием и неотступным чувством вины; семья мужчины страдала от позора. Ну а женщина… Стоит только подумать о благочестивом имени ее отца [131], о том, что в ее венах течет кровь почтенных предков, о ее отчем доме, под крышей которого обретались те, чьи имена внушают священный трепет, благодаря их добрым деяниям. Эта женщина по сей день блистает в уважаемом обществе; для своего возраста она выглядит слишком эффектно; как всем известно, быть в первых рядах ей помогает ее состояние. Я замечаю, как ее имя мелькает в газетах графства среди попечителей рождественских балов, и я слышу о ней в лондонских гостиных. Сейчас давайте прочитаем не только о страданиях соучастника ее вины, но и о несчастьях, которые она принесла безвинным жертвам, в чьей преждевременной смерти ее можно отчасти обвинить.

«Нам было очень тяжко с Бренуэллом. Он ни о чем другом и не думал, как забыться или утопить свое горе в вине. У нас дома он никому не давал покоя, и в конце концов мы вынуждены были выслать его на неделю под наблюдением. Он мне написал этим утром, выражая некоторое раскаяние… но пока он находится дома, я едва ли могу рассчитывать на покой здесь. Я боюсь, что все мы должны приготовиться к периоду невзгод и треволнений. Когда я уезжала от тебя, у меня была твердая уверенность, что по возвращении меня поджидает беда».

«Август 1845.

Дома все обстоит как обычно; не очень обнадеживающе в отношении Бренуэлла, хотя его здоровье и, соответственно, его настроение, несколько улучшились за последнюю пару дней, потому что он вынужден

не пить».

«18 августа 1845.

Я решила пока тебе не писать, потому что у меня нет никаких приятных новостей. Я почти лишилась какой-либо надежды по поводу Бренуэлла. Меня посещает опасение, что он никогда ни на что не будет способен. Последний удар по его планам и чувствам сделал его совсем безрассудным. То, что хоть как-то еще заставляет его себя контролировать, это абсолютное отсутствие средств. Но нужно сохранять надежду до последнего, и я так и пытаюсь поступать, хотя надежда в данном случае иногда кажется обманчивой».

«4 ноября 1845.

Я надеялась, что смогу пригласить тебя в Хауорт. Казалось, что Бренуэлл почти что получил место, и я ждала результата его усилий, чтобы сказать: дорогая X., приезжай к нам. Но место это (должность секретаря в железнодорожном комитете) было предложено другому человеку. Бренуэлл все еще остается дома, и пока он здесь, тебе не следует приезжать. Чем больше я наблюдаю за ним, тем больше я укрепляюсь в этом решении. Мне бы хотелось сказать тебе хотя бы одно положительное слово о нем, но я не могу. Я ничего не буду говорить. Мы все признательны тебе за твое предложение в отношении Лидса, но думаю, что наш проект школы пока застопорился».

«31 декабря 1845.

Ты хорошо сказала, имея в виду Х., что нет страданий более жестоких, чем те, которые вызваны беспутным образом жизни. Увы! Ежедневно я убеждаюсь в правоте этих слов. Поэтому жизнь X. и Y., посвященная уходу за их братом, должна быть столь сложной и изнурительной. Воистину прискорбно, что тот, кто сам не грешил, должен так невыносимо страдать».

Так подошел к концу 1845 год.