Жизнь Шарлотты Бронте

Все это время, несмотря на домашние заботы, которые угнетали их, и невзирая на неудачу, постигшую их стихи, три сестры пытались заниматься другим литературным проектом, на который Шарлотта намекнула в одном из своих писем к господам Эйлоттам. Каждая из них написала роман в надежде, что все три могут быть опубликованы вместе. «Грозовой перевал» и «Агнес Грэй» уже предстали на суд публики. Третий – вышедший из-под пера Шарлотты – все еще существует в виде рукописи, но будет опубликован вскоре после выхода в свет этих мемуаров. Сам по себе сюжет не представляет большого интереса; но тот мало интересуется литературой, кто требует поразительных происшествий вместо драматического развития характера; а Шарлотте Бронте никогда не удалось ни превзойти пару портретных зарисовок, которые она сделала в «Учителе», ни создать в более зрелом возрасте более совершенный женский персонаж, чем описанный в ее первом романе. Ко времени его создания ее вкус и суждения восстали против гиперболизированного идеализма ее ранней юности, и она обратилась к суровой реальности, внимательно копируя характеры, какими они являлись ей в жизни: если они были сильны настолько, что граничили с грубостью, – как обстояло дело с некоторыми людьми, с кем ей довелось столкнуться, – она и «описывала их как скотов»; если обстановка, которую она наблюдала, в основном была дикой и гротескной, а не приятной и живописной, она так ее и воспроизводила. Пара сцен и героев, возникших в ее воображении, а не в неприукрашенной действительности, решительно отличаются своим изяществом от беспросветной тьмы других сцен и своенравных реплик других персонажей, напоминающих некоторые портреты Рембрандта.

Три романа тщетно пытали свою судьбу совместно, в конце концов они были разосланы по отдельности, и много месяцев подряд их продолжали преследовать неудачи. Я пишу об этом здесь потому, что, по словам Шарлотты, посреди удручающих обстоятельств, связанных с ее тревожным визитом в Манчестер, к ней вернулся ее роман, бесцеремонно отвергнутый каким-то издателем, и это случилось прямо в тот день, когда отец должен был подвергнуться операции. Но в ней билось сердце Роберта Брюса[138]

, и череда неудач обескураживала ее не больше, чем его. «Учитель» вновь отправился попытать свое счастье у лондонских издателей, более того, в этом городе серых, тоскливых, однообразных улиц, на которых все лица, кроме лица доброго доктора, казались ей чужими и нетронутыми лучами солнца, ее отважный гений приступил к роману «Джейн Эйр». Почитаем, что она сама пишет об этом: «Книга Каррера Белла нигде не была принята, не получила ни малейшего намека на его достоинства, и вот нечто сродни ледяному отчаянию начало подбираться к его сердцу». И помните, это не было сердце человека, который, разочаровавшись в одном чаянии, может с удвоенной нежностью повернуться ко многим остающимся ему благам. Подумайте о ее доме и черной печати раскаяния, лежавшей на одном из его обитателей, пока его ум не помутился окончательно, а его таланты и жизнь не оказались растрачены даром; подумайте о том, что ее отец чуть не лишился зрения, о хрупком здоровье ее сестер и их потребности в ее заботе, а затем полюбуйтесь на то, что достойно восхищения, – на храброе упорство, с которым продвигалась «Джейн Эйр» все то время, пока другой «ее роман совершал свои утомительные хождения по Лондону».