Жизнь Шарлотты Бронте

«Надеюсь, вы не замерзли, у нас стоит чудовищный мороз, как будто мы на Северном полюсе. Мне не припомнится другая череда подобных дней. Англия, должно быть, действительно переместилась в Арктику; небо имеет оттенок льда; земля замерзла; а ветер режет, как острый нож. Из-за такой погоды мы все переболели простудой и кашлем. Бедная Энн очень мучилась из-за астмы, но, к счастью, сейчас ей уже существенно лучше. В течение двух ночей на прошлой неделе было невыносимо слышать ее кашель и стесненное дыхание, а ей самой испытывать это было, должно быть, еще мучительнее. Как и любое несчастье, она все переносила без единой жалобы, только время от времени вздыхала от недомогания. Она обладает исключительной, геройской выносливостью. Я ею восхищаюсь, но точно не могла бы ей подражать»… «Ты говоришь, что я должна тебе «многое рассказать». Что же именно? В Хауорте ничего не происходит, по крайней мере, ничего приятного. Около недели назад произошел маленький инцидент, вернувший нас к жизни, но если услышать о нем доставит тебе не больше удовольствия, чем для нас было пережить его, ты вряд ли поблагодаришь меня за это упоминание. Инцидент заключался в визите шерифа к Б. с предложением либо уплатить долги либо отправиться с ним в Йорк. Разумеется, пришлось уплатить долги. Раз за разом терять деньги таким образом не очень-то приятно, но что толку рассуждать об этом? Ему это не поможет».

«28 декабря.

Мне кажется, это похоже на фарс – сесть и написать тебе письмо сейчас, когда мне нечего тебе рассказать, и если бы не две причины, я бы отложила это дело, по крайней мере, на пару недель. Первая причина состоит в том, что я хочу получить от тебя еще весточку, ведь твои письма такие интересные, в них всегда что-то есть, какое-то осмысление опыта и наблюдений, их получаешь с удовольствием и читаешь с наслаждением. Я не смею надеяться получать такие письма, если я не буду на них отвечать. Жаль, что нельзя заниматься односторонней перепиской. Вторая причина проистекает из замечания в твоем последнем письме о том, что тебе одиноко, похоже на то, как я чувствовала себя в Брюсселе, и что, следовательно, тебе особенно хотелось получить весточку от старой знакомой. Я в состоянии это понять и посочувствовать. Я помню, что для меня подарком была самая короткая записка, пока я находилась в вышеозначенном месте, поэтому я пишу тебе. Но есть у меня и третья причина: меня преследует страх, что ты вообразишь, будто я тебя позабыла – что из-за расстояния моя привязанность становится прохладнее. Не в моей натуре забывать твой характер, хотя, должна признаться, если бы мы постоянно жили вместе, я бы изрыгала огонь, а иногда и взрывалась; да и ты бы злилась, а затем мы бы мирились и продолжали и дальше жить по-прежнему. Ты когда-нибудь бываешь недовольна своим характером, когда ты долго находишься в одном и том же месте, в одних и тех же обстоятельствах, подвержена одному и тому же виду раздражения? Со мной это случается: сейчас я нахожусь в незавидном состоянии духа, мое настроение, я думаю, слишком легко испортить, я слишком раздражена, слишком несдержанна и неистова. Я почти мечтаю о некоторой однообразной безмятежности, которая, судя по твоим описаниям, свойственна миссис Х.; по крайней мере, я бы рада была обладать ее самоконтролем и скрытностью, но я бы не стала перенимать ее искусственные привычки и идеи вместе с ее самообладанием. В конце концов я бы предпочла остаться самой собой… Ты правильно делаешь, что не раздражаешься на прописные истины, с которыми ты сталкиваешься. Относись ко всему новому как к очередному опыту: если заметишь где-нибудь мед, собери его»… «В общем, я не считаю, что мы должны презирать все, что мы видим на этом свете, просто потому, что это не то, к чему мы привыкли. Наоборот, я подозреваю, что нередко есть веские подспудные причины для привычек, которые кажутся нам абсурдными; и если мне еще раз выпадет оказаться среди чужих людей, я постараюсь изучить их получше, прежде чем осудить. Огульная ирония и осуждение – это просто тупость, вот и все. Энн сейчас гораздо лучше, но папа уже почти две недели болен гриппом, иногда его сотрясает страшный кашель, и он затосковал».

Так закончился 1846 год.

Глава 2

Следующий год начался с кратковременных холодов и суровой погоды, которая заметным образом сказалась на здоровье человека, уже изнуренного тревогой и заботами. Мисс Бронте говорила, что у нее совершенно пропал аппетит и что она выглядит «серой, старой, увядшей и подавленной» из-за мучений, сопряженных с этим суровым временем года. С холодом пришла изнурительная зубная боль, которая вызвала вереницу бессонных и беспокойных ночей, а затяжная бессонница резко сказалась на нервах, заставляя ее с удвоенной чувствительностью переживать все жизненные мытарства. И все-таки она не позволяла себе отнести свое плохое здоровье за счет внутреннего беспокойства: «ведь мне за очень-очень многое надо быть благодарной», говорила она в то время. Но о ее подлинном состоянии можно судить по следующим отрывкам из писем.

«1 марта.