Жизнь Шарлотты Бронте

Мне кажется, я уже упоминала, что некоторые из ныне здравствующих друзей Шарлотты считают, что в основании истории о Джейн Эйр лежит происшествие, о котором она услышала, будучи в школе мисс Вулер. Но это не более чем предположение. Те, с кем она беседовала о своем литературном труде, или покинули этот мир, или хранят молчание, и читатель, возможно, уже заметил, что в переписке, из которой я приводила цитаты, не содержится никакого намека ни на публикацию ее стихов, ни на намерение сестер издать какие-либо романы. Однако мне припоминаются некоторые подробности, полученные от мисс Бронте в ответ на мои вопросы о ее литературной практике. Она говорила, что могла писать далеко не каждый день. Порой проходили недели и даже месяцы, пока она не чувствовала, что в состоянии что-либо добавить к уже написанной части романа. Потом она вдруг просыпалась одним прекрасным утром с ясным и четким видением того, как должен развиваться ее сюжет. В таких случаях ее главной заботой было, справившись с домашними и дочерними обязанностями, выкроить себе свободное время для того, чтобы сесть и записать события и сопровождающие их мысли, которые были для нее в такие моменты более реальны, чем ее непосредственная жизнь. И все же, невзирая на эту (так сказать) «одержимость», те из ее близкого домашнего круга, кто еще жив, утверждают совершенно определенно, что она никогда ни на мгновение не пренебрегла ни одной обязанностью или просьбой о помощи. Возникла необходимость найти помощницу для Тэбби, которой было уже без малого восемьдесят. Если Тэбби лишали какой бы то ни было работы, она ревностно упорствовала и не терпела, когда ей напоминали – даже самым деликатным образом, – что ее органы чувств с возрастом не так хорошо функционируют. Вторая служанка не имела права вмешиваться в то, что Тэбби считала исключительно своим делом. Помимо прочего, она оставила за собой право чистить картошку для ужина; но так как она постепенно теряла зрение, она часто оставляла черные пятнышки, которые мы на севере называем «глазками» картофеля. Мисс Бронте была слишком привередлива в домашних делах, чтобы смириться с этим, но в то же время она не решалась обидеть свою преданную старую служанку, прося молодую девицу закончить чистку картофеля и тем самым напоминая Тэбби, что ее труд стал менее эффективным, чем раньше. И вот, прерывая литературную работу в самом разгаре вдохновения и интереса, она прокрадывалась на кухню, тайком от Тэбби выносила миску с овощами, аккуратно вырезала из картофелин черные глазки, а затем бесшумно несла их обратно и ставила на место. Эта небольшая процедура показывает, насколько методично и безупречно она выполняла свои обязанности даже тогда, когда на нее «снисходило» вдохновение.

Каждый, кто изучал ее манеру письма – на основе ее публикаций или писем, – каждый, кто имел счастье слышать, как она говорит, должен был заметить, что слова она подбирала необычайно метко. Она сама относилась к этому с большим вниманием, когда работала над своими книгами. Лишь определенный набор слов правдиво отражал ее мысли, никакие другие, даже совпадающие по смыслу, не подходили. В ней было сильно непосредственное почтение к простой и святой правде выражения, на которой настаивал мистер Тренч[139]

как на обязанности, столь часто пренебрегаемой. Она терпеливо искала нужное слово, пока оно к ней не приходило. Оно могло быть диалектизмом, а могло иметь латинские корни; если только оно правильно передавало ее мысли, ей было все равно, откуда оно пришло; но такая тщательность делала ее стиль столь же завершенным, как мозаичное панно. Каждый компонент, каким бы маленьким он ни был, занимал отведенное ему место. Она никогда не записывала предложения, пока ей не становилось совершенно ясно, что она хочет сказать, пока она не выбирала для этого особые слова и не выстраивала их в определенном порядке. Поэтому на исписанных ее карандашом обрывках бумаги, которые мне довелось видеть, иногда бывало вычеркнуто целое предложение, но редко, почти никогда, лишь одно слово или словосочетание. Она писала бисерным почерком на маленьких листках, положив их на доску, вроде тех, что используются в типографии, и доска эта заменяла ей письменный стол. Такое устройство было необходимо для столь близорукого человека, как она, а кроме того, оно позволяло ей пользоваться карандашом и бумагой, когда она сидела в сумеречные часы у камина или же (что случалось слишком часто) часами не спала среди ночи. Ее окончательные рукописи переписывались с этих карандашных записок чистыми, легко распознаваемыми, аккуратно выведенными буквами, которые было столь же легко читать, как печатный текст.