Жизнь Шарлотты Бронте

Характер автора проявляется на каждой странице, и это делает книгу более интересной, чем какой бы то ни было занимательный сюжет. Речь самого писателя привлекает гораздо больше, чем слова, которые он вкладывает в уста своих героев. Д. Г. Льюис, с моей точки зрения, бесспорно самый оригинальный герой книги… Дидактические пассажи кажутся самым лучшим в романе; некоторые высказанные в них взгляды отличаются особой остротой и глубиной, и они переданы совершенно ясно. Он справедливый мыслитель и проницательный наблюдатель; в его теории есть мудрость, и не сомневаюсь, что в его практике есть энергия. Но почему тогда он часто провоцирует читателя на возражения? Как он умудряется, в то время как он делает наставления своему слушателю, заставить его не тихо воспринимать высказываемые максимы, но возражать на них? Читатель признает, что получает крупицы бесценной мудрости, но почему он тогда постоянно ищет в них какие-то изъяны?

Как мне представляется, у мистера Льюиса со всем его талантом и честностью есть некоторые стилистические недостатки; у него слишком много догматизма; иногда его самоуверенность несколько чрезмерна. Вот, что приходит в голову при чтении книги, но после того, как ты закрыл и отложил ее и сидишь несколько минут, перебирая в голове свои впечатления, ты осознаешь, что основная мысль или чувство, владеющее тобой, это удовольствие от близкого знакомства с тонким умом и честным сердцем, с яркими способностями и мужскими принципами. Надеюсь, что вскоре он опубликует следующую книгу. Все без исключения эмоциональные сцены у него проникнуты неистовым чувством: не произвел бы более сдержанный стиль описаний больший художественный эффект? Время от времени мистер Льюис берет в руку французское перо, и в этом он отличается от Теккерея, всегда пользующегося английскими перьями. Однако французское перо уводит мистера Льюиса не очень далеко в сторону; он добавляет к нему британские мускулы. Надо воздать ему хвалу за замечательный основной посыл его романа!

Его зарисовки лондонского литературного общества, и особенно женщин, не отличаются приятностью; но любой избранный круг, будь он литературный, научный, политический или религиозный, должен, как мне кажется, подменять правду притворством. Когда люди вращаются в узком кругу, они должны, я полагаю, в определенной мере писать, говорить, думать и жить ради этого круга, в этом досадная сковывающая неизбежность. Я уверен, что пресса и публика воздадут книге должное и что по признанию она превзойдет произведения Бульвера или Дизраэли».

Но вернемся от Каррера Белла к Шарлотте Бронте. Зима в Хауорте была сезоном болезней. В деревне бушевал грипп, и туда, где по-настоящему нуждались в присутствии пасторских дочерей, их не надо было приглашать дважды, хотя они и стеснялись заходить к прихожанам с обычными светскими визитами. Они сами тоже страдали от эпидемии, особенно тяжело пришлось Энн, и в ее случае грипп сопровождался таким сильным кашлем и температурой, что сестры начали беспокоиться.

Нет никаких сомнений в том, что близость церковного кладбища делала пасторский дом весьма нездоровым местом и вызывала многочисленные болезни у его обитателей. Мистер Бронте довольно энергично поднимал вопрос о неудовлетворительной санитарной обстановке в Хауорте на Совете по здравоохранению, и после необходимых визитов ответственные лица постановили, что все будущие захоронения на церковном кладбище должны быть запрещены, на склоне холма должно быть создано новое кладбище, а на подвод воды к каждому дому должны быть выделены необходимые средства, дабы освободить усталых, обремененных работой домохозяек от того, чтобы носить ведра несколько сот ярдов вверх по крутой улице. Но ему помешали налогоплательщики, и, как бывает в подобных случаях, количество возобладало над качеством, цифры над разумом. И вот в результате болезнь в Хауорте часто принимала легкую форму тифа, и время от времени эту местность посещали разнообразные лихорадки.

В феврале 1848 года с престола был свергнут Луи Филипп. Быстрая вереница последующих за этим событий побудила мисс Бронте высказать на сей предмет свои соображения, что она и сделала в письме к мисс Вулер от 31 марта: