Жизнь Шарлотты Бронте

Вернувшись в гостиницу, бедняжка Шарлотта заплатила мучительной головной болью и изнуряющей тошнотой за волнующую встречу, которая еще больше подстегнула возбуждение и спешку последних суток. Ближе к вечеру, когда она ожидала нескольких дам из семейства мистера Смита, она на всякий случай приняла сильную дозу sal-volatile[155], что ее несколько приободрило, но физически она все еще находилась, по ее словам, в «тяжелом состоянии», когда объявили о прибытии посетительниц, разодетых в вечерние платья. Сестры не поняли, что существовала договоренность о том, что они поедут в оперный театр, поэтому они оказались не готовы. Более того, у них не было элегантных платьев ни с собой, ни вообще. Но мисс Бронте решила, что, пользуясь человеческой добротой, не гоже высказывать какие-либо возражения. Итак, невзирая на головную боль и усталость, они поспешили облачиться в свои простые, сшитые для сельской местности костюмы.

Вот как в письме к подруге о своем визите в Лондон Шарлотта описывает момент появления их компании в оперном театре:

«Изящные леди и джентльмены оглядели нас, стоящих у двери в еще не открытую ложу, с едва заметной изысканной надменностью, вполне соответствующей обстоятельствам. Тем не менее, невзирая на головную боль и тошноту и вполне осознавая свой клоунский вид, я чувствовала приятное возбуждение и видела, что Энн, как обычно, сохраняет спокойствие и мягкость. Давали «Севильского цирюльника» – замечательная постановка, хотя, полагаю, есть вещи, которые мне бы понравились больше. Домой мы вернулись после часа ночи. Предыдущей ночью мы не ложились вовсе, на протяжении суток находились в постоянном возбуждении, и ты можешь вообразить, как мы устали. На следующий день, в воскресенье, мистер Вилльямс рано заехал за нами и повез нас в церковь, а во второй половине дня мистер Смит со своей матерью забрали нас и повезли в экипаже к себе домой на обед.

В понедельник мы ездили на выставку в Королевскую академию художеств и в Национальную галерею, опять обедали у мистера Смита, а затем поехали к мистеру Вилльямсу на чай.

Во вторник утром мы покинули Лондон, нагруженные книгами, подаренными нам мистером Смитом, и благополучно вернулись домой. Трудно было бы представить себе более изнуренного человека, чем я. Когда я уезжала, я была худа, но по возвращении я стала по-настоящему тощей, мое лицо выглядело серым и очень старым, прорытым странными глубокими морщинами, а глаза мои приняли неестественное выражение. Я была слаба, но не могла угомониться. Со временем, однако, эти негативные последствия перевозбуждения исчезли, и я вернулась к своему обычному состоянию».

На тех, с кем мисс Бронте познакомилась во время своего пребывания в Лондоне, она произвела впечатление человека четких суждений и тонкого ума; хотя она была сдержанна, она обладала неосознанной силой вовлекать людей в разговор. Она никогда не высказывала мнения, не обосновывая его, она никогда не задавала праздных вопросов, и все же беседовать с ней было легко. Любой разговор с ней был искренним и бодрящим, а когда она разражалась похвалой или осуждением книг, поступков или произведений искусства, она проявляла поистине пламенное красноречие. Все, что она говорила или делала, было отмечено тщательностью, и в то же время такой открытостью и справедливостью в обращении с тем или иным предметом или в споре с оппонентом, что вместо того, чтобы вызывать неприятие, она убеждала своих слушателей в своем искреннем стремлении к правде и справедливости.

Место, где сестры предпочли остановиться, вызвало немало пересудов.