Зловещая долина. Что я увидела, попав в IT-индустрию

Я подумала о коллегах за дверью, собирающихся после занятий йогой и поедающих трубочки воздушного дикого риса. Когда я скрылась в комнату для кормления, на одном из диванов сидел босой разработчик и играл на неподключенной электрической гитаре. Почти идиллия, только за весь день я едва ли с кем словом перемолвилась.

«Мы разрослись. Это другое место», – добавил гендиректор. Затем: «Не абсолютно другое». Я была ему признательна за эту уступку. Я его поблагодарила и написала, что подумаю.

– В прошлый раз, когда ты писала им статьи, они не хотели тебе за это платить, – напомнил мне Иэн, когда я в тот вечер рассказала ему о предложении. – Тебе нечего доказывать. Ты действительно это обдумываешь?

– Несерьезно, – соврала я.

Я сказала, что решила уйти сама, но все еще чувствовала, что меня выжили из клуба. Неплохо было бы переписать собственное ощущение неудачи на своих условиях: доказать гендиректору и себе, что я своя. Иэн искоса на меня посмотрел.

– Тут твое упрямство вряд ли будет вознаграждено, – сказал он. – Если хочешь писать, пиши о том, что тебя волнует, а не о том, как использовать воронки продаж для привлечения пользователей.

Я промямлила, что это хороший шанс получить что-то во владение, но представить, что гендиректор позволит сотруднику чем-либо владеть, я не могла. Я сказала, что могла бы расширить финансовый портфель. Это могло бы быть интересно.

Мы многозначительно переглянулись.

– Не очень, – сказал Иэн.

Я отправилась в Нью-Йорк. В предыдущие приезды домой, когда я еще работала в аналитическом стартапе, город не отпускал меня. Все мои прошлые «я» шагали рядом, бросая тень на безупречность моего технического самовосприятия, словно они были посвящены в некую тайну и силились убедить, что я ошиблась. Сейчас мне было легче. С шести утра и до часу дня я работала из своей детской спальни. Встречалась с подругами по колледжу и не пыталась никого нанять на работу. Пила с мамой кофе, пока тот не заканчивался или не остывал, навещала бабушек и дедушек в не изменившихся за десятилетия квартирах. Попыталась расчистить подвал, раскопала старые пилотские куртки с нашитыми вручную заплатками, студенческие конспекты, банку чищеной картошки, заложенную на хранение пятнадцать лет назад в подготовке к компьютерному сбою тысячелетия. Занятия банальные, но такие успокаивающие. Я чувствовала, что возвращаюсь к себе.

Приехать обратно, но с деньгами, заработанными в индустрии, было странно. Я приглашала подруг на ужин в рестораны, о которых знала от своего босса в литературном агентстве, держала открытый счет в баре, после полуночи вызывала такси до дома вместо ожидания поезда. Однажды вечером я убивала время в винном баре с чрезмерно кондиционированным воздухом в Вест-Виллидж, сосала оливки Кастельветрано и в блаженном настрое вспомнила один давний разговор с Ноа, в котором он назвал переход на работу в технологическую индустрию личным поражением и уступкой новому духу родного города. Деньги, по его словам, открыли ему дверь в растущую сеть частных пространств Сан-Франциско, ставшую большей частью города. Деньги были отмычкой.

В Нью-Йорке я провела всю жизнь, но города, в котором я выросла, больше не существовало. Оставалось несколько оплотов – пропахший кошками книжный магазин, где я работала на каникулах в колледже, отдельные культурные учреждения, – но знакомые с детства окрестности усеивали рестораны, где крутили слишком предсказуемую музыку, и магазины, торгующие местной экзотикой, казавшейся мне смешной и отталкивающей. Конечно, я не чувствовала себя отвергнутой или изгнанной, это не обо мне. В конце концов, я знала, кто я: родилась и выросла в Бруклине, но еще умела кататься на лыжах.

Но новая версия города была непостижимой, озадачивающей. Кому это нужно? Для кого это?

В Северном Бруклине я спросила продавца книг о новых зданиях на набережной. Книжный магазин ломился от огромных альбомов по искусству, легко представимых на стеклянных кофейных столиках комнатах со стеклянными стенами. Ничего, что мне захотелось бы почитать. Я спросила, кто там живет. Книготорговец пожал плечами и поправил нелинованные блокноты на стенде.

– Люди с Уолл-стрит, типы из хедж-фондов, – сказал он. – Технари.

И здесь технари, подумала я.

Я знала, что города неизбежно меняются. Я старалась не предъявлять претензий: родители переехали в Бруклин в начале восьмидесятых и тоже когда-то были чужаками, переменявшими округу, точно так же, как я сама четыре года способствовала размыванию польского и пуэрто-риканского Гринпойнта. И на Западе, сколько бы я ни повторяла себе, что это временно, моя роль была точно такая же. Осознание причастности к изменению городской среды на обоих побережьях не делало эти перемены менее болезненными.