Знак небес

Ему и впрямь было стыдно за содеянное. Не так представлялось священнику крещение жителей Залесья, совсем не так. Нет, ежели бы они противились, тогда дело иное. Во славу божию можно разок-другой и плетьми огреть. Такое и за грех считать нельзя, ибо во благо заблудшим душам пойдет, но убивать, резать, да еще без разбору — есть крест на груди или нет…

Он после набега на Пеньки две ночи мучился без сна, каясь, что так нехорошо все вышло. Пробовал и с князьями переговорить — мол, не дело вы творите, неправильно оно. И вроде бы добился от Мстислава Глебовича обещания, что на сей раз, в Залесье, все будет иначе. Князь даже пояснил причину. Дескать, в Пеньках отсутствовала церковь, вот его дружинники и разъярились. В Залесье же божий храм имеется.

Только тогда отец Варфоломей и угомонился, успокаивая себя мыслью, что как бы там ни было, а без малого три десятка душ из числа тех, что угодили в полон, он все-таки окрестил. А уж где — на той стороне Дона или на этой — господу должно быть безразлично.

Черниговские ратники и впрямь вели себя не столь безудержно. Если не считать посеченных рязанских дружинников и еще трех или четырех жителей, ухвативших топоры и вилы, жертв в Залесье не было. Еще бы час, и их действительно загнали бы в церковь, но не успели. Здраво рассуждая, получалось, что вина рязанского князя тоже имеется. Не подоспей столь сноровисто его людишки, и тогда все было бы в порядке.

Он посмотрел на Константина, уперев свой взгляд в широкую княжескую грудь, и более смелым голосом произнес:

— Все мы, рабы господни, грешны перед всевышним.

— Может, и все, — кивнул Константин, — а вот я так особых грехов за собой не чую. Во всяком случае, смертных. Да и насчет рабов ты того, погорячился. Себя к ним причисляй, если хочется, а меня не записывай. Да и на бога не греши. Ему рабы не нужны. Не для того он нас, людей, создал. — Константин сделал еще пару шагов вперед, подойдя почти вплотную, и лишь теперь учуял запах, исходящий от священника, и брезгливо поморщился. — Эх ты, — попрекнул он отца Варфоломея. — Даже смерть принять как следует не можешь.

Священник побледнел и закрыл глаза, пытаясь настроить себя на принятие мученического венца. Странно, но вблизи он смотрелся куда менее привлекательно, чем когда отец Варфоломей рассуждал о нем абстрактно, в своих фантазиях. В них он выглядел стойким мучеником, который терпеливо сносит все во имя Христа и даже время от времени снисходительно улыбается своим палачам, жалея их, погрязших в невежестве. Сейчас же он боялся, что окажется не готов к тяжкому испытанию, выкажет слабость и не сможет показать заблудшим, как велика его вера.

К тому же порты, по которым вновь потекла горячая струя. «Узрят их и не токмо не устыдятся, но, чего доброго, еще и насмехаться примутся», — подумал он.

Константин, внимательно наблюдавший за ним, выждал паузу, смакуя — хоть припугнуть мерзавца, и то хорошо, — но особо растягивать ее не стал и успокоил священника:

— Да не трясись ты так — смотреть противно. Жив останешься, не бойся. Не стану я об тебя руки марать. У меня даже рясу с тебя содрать и то прав нет. Хотя, может, оно и к лучшему. Куда лучше написать пару ласковых в Рязань. Думаю, святые отцы получше наказание для тебя учинят. От петли-то сдохнуть недолго — раз, и готово, а вот монастырская темница куда страшнее и дольше. Так сказать, медленная, мучительная смерть, растянутая на годы. А уж как ее растянуть, вашей братии хорошо известно. Верно я говорю? — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — А сейчас геть отсель с глаз моих долой, и пока свои порты не отстираешь, чтоб обратно не возвращался. — И он повернулся к Мстиславу Глебовичу, который успел минутой раньше проснуться.

— Грешно смеяться над телесными слабостями, особливо ежели сам человек над ними не властен, — раздался вдруг сзади голос отца Варфоломея.

— Ты мне еще и замечания будешь делать! — возмутился Константин. — А ну гоните его в шею к ближайшим сугробам, — рявкнул он на оторопевших дружинников, — и чтоб он до утра себя в божеский вид привел, а то такого и в Рязань везти противно.

Те, выполняя приказ, действовали бесцеремонно, и сан служителя церкви их ничуть не смущал. Правда, при этом его никто не бил, не пинал, но наружу вытащили довольно-таки быстро.

— Да чтоб как следует все отстирал, на совесть, — вдогон им крикнул князь, вполголоса проворчав: — Если она у него, конечно, имеется.

Оставшись наедине с черниговцами, Константин для начала, не удержавшись, вслух выразил свое горячее сожаление, что все трое не болтаются на крепком дубовом суку, но многозначительно заверил, что это дело поправимое.