Знак небес

Константин мысленно попытался припомнить, а имелось ли похожее темное пятно хоть на одной из двух других деревяшек, что он отправил митрополиту. Вроде бы нет.

«Ишь ты, — подумал он. — Будто уже тогда готовился сжульничать всерьез. И что мне теперь со всем этим делать? — спросил он сокрушенно неизвестно кого и сам же ответил: — А ничего. Пусть все как началось, так и идет».

Желая успокоить совесть, которая продолжала недовольно ныть, он припомнил в качестве анестезирующего средства те факты, которые ему довелось прочитать в одной документальной книге о культе реликвий, которых еще в двадцатом веке в Европе была тьма-тьмущая. В разных монастырях и храмах верующим демонстрировали более двухсот гвоздей, которыми был прибит к кресту Христос, восемнадцать бутылок молока богородицы, двенадцать погребальных саванов Христа, тринадцать голов Иоанна Крестителя и пятьдесят восемь пальцев его рук, двадцать шесть голов святой Юлианы и еще много-много чего из той же серии.

Ну ладно, может, книга слегка привирала, не без того. Все-таки советские времена, воинствующий атеизм и всякое такое. Но Жан Кальвин, глубоко верующий швейцарец, сам писал, что если бы собрать во всех монастырях и храмах многочисленные куски креста, на котором распяли Христа, то из них можно было бы построить корабль.

Тоже преувеличение? Кто спорит. Чего подчас не скажешь ради красного словца. Но если и уменьшить, думается, все равно на небольшую яхту хватило бы запросто, и навряд ли хоть одна деревяшка была подлинной. У римских легионеров в небогатой на растительность Иудее в прохладные весенние ночи в костер шел каждый кусок дерева, в том числе и те кресты, на которых распинали всякий разбойный люд или беглых рабов — а чего добру пропадать.

«Ну подумаешь, — размышлял князь, уныло глядя на священника. — Добавил я чуток к этой яхте. Тоже мне, велика беда».

Но настроение по-прежнему оставалось гнусным, словно он взял да и нагадил самому себе, прямо в душу.

Объяснять что-либо отцу Николаю он уже не пытался, протестовать тем более. Вместо этого покорно принял на себя роль, которую отвел ему в своем небольшом сценарии священник, и безропотно отработал номер до конца, проделав все, что от него требовалось. Правда, мрачную маску с лица согнать никак не удавалось. Как прилипла она к нему, так и оставалась на протяжении всего торжественного шествия в город вплоть до вручения этой щепки у ступеней Успенского собора отцу Николаю. Хотя даже это сыграло ему в конечном счете на пользу.

— Князь-то наш, князь каков, — перешептывались взволнованные необычайным событием горожане. — Хоть бы бровью повел, хоть бы моргнул.

— Да нешто он не понимает, что несет, — вторили другие. — Стало быть, всей душой проникся.

Шкатулку для щепки тоже успели подобрать, правда, не серебряную и тем паче не золотую, а деревянную, но красиво изукрашенную.

Впрочем, три златокузнеца уже вовсю трудились над серебряным ларцом, в который эту «частицу креста господня» предполагалось переложить впоследствии. Более того, каждый из них почел за великую честь приобщиться к ее изготовлению, ничего не взяв за работу, а лишь приняв от князя по весу необходимое количество драгоценного металла.

Когда состоялась передача, «святая реликвия» была занесена в храм. Отец Николай благоговейно установил ее на небольшой квадратной тумбе, стоящей посреди главной залы собора и сверху донизу обтянутой золотным аксамитом[44]. Открыв шкатулку, будущий епископ обратился к прихожанам с настоятельной просьбой о том, что уж если возжаждал человек коснуться святыни, то трогать ее надлежит очень легонько, бережно, самыми кончиками пальцев, а лучше вовсе не касаться, вместо того подержав ладонь над нею. Многие так и поступали, уверяя потом, что от нее «прямо веет святостью».

Не обошлось и без чудодейственных исцелений.

Одного, немощного старика, перенесли к святыне сыновья. Ноги ему отказали еще пять лет назад, но… Стоило ему прикоснуться к щепке, как через несколько секунд он вдруг твердым голосом приказал сынам поставить его на пол и отпустить. Те попытались протестовать, однако старик повторил свое требование, и они нехотя подчинились, разжали руки и…

Толпа ахнула. Константин глазам своим не верил, но факт оставался фактом — паралитик не упал. Правда, стоял он неуверенно, слегка покачиваясь, но ведь сам, без посторонней помощи. Мало того, он самостоятельно ушел домой, хотя и держась при этом за плечи сыновей — все-таки за пять лет изрядно отвык.

Еще один человек прозрел, причем, как Константин позже выяснил, он действительно раньше ничего не видел, ослепнув еще в детстве. У третьего стала сгибаться увечная рука, которой он не мог пошевелить. И тут все честно, без жульничества.

«Правильно сказано мудрыми, что вещь сама по себе никогда не бывает святой. Такой ее всегда делают сами люди», — подумал Константин после третьего по счету исцеления.