Знак небес

— Знаешь, — медленно произнесла она, — о такой любви ведь каждая мечтает — от холопки обельной до княгини знатной. Каждая о ней грезит, токмо редко к кому она приходит. Я ведь еще совсем недавно такой несчастной себя считала. Сам помысли, каково это — всю жизнь нелюбимой с нелюбимым коротать. Оно ить как в потемках все время сидеть. А вчера для меня ровно солнышко ясное на небе взошло. Я и зимой лучик малый приметила, да отмахнулась — боялась все, что помстилось. А уж вчера-то точно. А ежели ты солнышко узрел, во тьме жить уже не захочешь. Так и я. Вот токмо я счастливая, оказывается. — Ростислава сама удивилась такому выводу, но уверенно повторила: — Да, счастливая. И не боись — жить я теперь буду. Пусть не для себя, для тебя. — И она, покраснев, но не в силах сдержаться, порывисто чмокнула Константина в лоб и ахнула, испуганно отпрянув. — Да ты же весь горишь! Погоди-погоди, ты что же, так и проспал всю ночь подле шатра на сырой земле?!

— Тебя караулил, — смущенно пожал плечами Константин и вновь натужно закашлялся. Пока длился приступ, княгиня, прижавшись ухом к его спине, напряженно слушала, а затем озабоченно спросила:

— Ты когда-нибудь слыхал, как в кузне огонь мехами раздувают, особливо ежели они уже старые и худые?

— Ну доводилось как-то. Правда, не знаю, худые они или нет.

— Так вот, у тебя в груди ныне еще хлеще творится, — убежденно заявила княгиня, поставив исчерпывающий диагноз: — Перекупался ты, солнце мое ясное. — И она скомандовала: — А ну-ка в шатер, и лечиться немедля. А то… до патриарха не довезешь. Чай, до Никеи путь неблизкий.

— А он сам ко мне приедет, — отделался князь.

— Ишь ты каков, — усмехнулась она, с любопытством уставившись на Константина, и лукаво осведомилась: — А гривенок-то хватит в казне? Греки — народ жадный, с ними и за сотню тыщ не вот сговоришься. Енто тебе не дедушка водяной — пустыми посулами не отделаешься.

— Это другим сотню тысяч надо, — возразил Константин, — а я и забесплатно… Кстати, дедушка водяной тоже не за просто так согласился. Я ему и бусы твои кинул, и обруч серебряный, и… — Он осекся и с неохотой добавил: — И еще кое-что пообещал.

— Пойдем, пойдем, — поторопила княгиня.

Константин вздохнул, с сожалением поглядев на шатер, и покачал головой:

— Нет, нельзя. — И он пояснил: — Хорошо, что ты напомнила. Должок у меня перед водяным за тебя остался. Песенку я обещал ему спеть. Обидится дедушка. Скажет, коли князь слово не держит, то совсем нет веры людям. Возьмет и отчубучит чего-нибудь нехорошее. Сейчас я ему спою, и тогда уж… Да это пустяк, я ж мигом.

— Пустяк-то пустяк, да ты дойдешь ли?! — воскликнула Ростислава, с тревогой глядя на князя, тяжело, с натугой поднимающегося с земли.

Вскочив на ноги, она ловко подставила ему свое плечо. Константин попытался отстранить ее, чуть не упал, потеряв равновесие, однако помощь ее так и не принял.

— Я один, — погрозил ей пальцем князь. — Ничего со мной не случится. А то вдруг спою, а ему не понравится. Возьмет и тебя назад потребует.

Слова давались ему с трудом, но он понемногу приспособился выговаривать по одному за вздох. Больше не получалось, хоть ты тресни.

— Так я и далась ему, — насмешливо протянула Ростислава, подставляя князю свое плечо и заверяя его уже на ходу: — Да ты не бойся. Я тихонечко в кусточках усядусь, он и не приметит меня вовсе. Мне ведь тоже хочется твою песенку послушать. Да и как ты один назад-то пойдешь? Нет, княже, и не думай. Нипочем я тебя ныне не оставлю.

Так, с нежным воркованием, она и довела его до вчерашнего места, усадила на бережку и, соблюдая обещание, отошла метров на пять, спрятавшись за кустами.

Как Константин звал водяного слушать обещанную песенку, сам он позже так и не смог вспомнить. Все было как в бреду или во сне. Он даже не понял, прибыл ли тот. Вроде какой-то плавучий травяной островок приблизился к берегу, но звуков никаких не издавал и слов не говорил. Разве что временами из-под него доносилось бульканье, да и то неясно отчего. Скорее всего, по естественным причинам. Но князь все равно спел честно, до самого конца, а припев повторил аж два раза.

Смутно помнилось, как Ростислава, плача навзрыд, пыталась поднять его с земли, как причитала, что все, хватит, довольно уже, а он все продолжал петь, с натугой выплевывая по слову за один вздох и все время удивляясь, почему ему не хватает воздуха, когда его здесь вон сколько. Последнее, что осталось в памяти, — встревоженные дружинники, бегущие навстречу, и его собственный выдох: «Все!» — а потом резко приближающаяся к глазам трава и снова острая боль в груди…

Все те дни, когда Константин находился в пограничном состоянии — то ли выживет, то ли нет, — Ростислава ни на минуту не отходила от его постели. Она и спала близ его изголовья, уткнувшись лбом в горячую, влажную от пота руку князя. В ответ на недоуменные взгляды дворовых людей, понимая, что именно могут донести доброхоты Ярославу о ее поведении и в какой ад тогда превратится вся ее дальнейшая жизнь, она поясняла: