Зверь в тебе

Так что, наверное, Бориса можно было бы назвать «золотой молодежью», если бы не одно «но»: на момент его вступления даже еще не во взрослую жизнь, а только в подростковый возраст, он наполовину осиротел. Отец погиб при загадочных обстоятельствах. Говорили, что на охоте на него напало какое-то дикое животное. Скорее всего, так оно и было, отец часто выезжал с коллегами поохотиться. Но Борис ничего не помнил из того периода, совершенно ничего. Кусок жизни как будто вырвали из его памяти. Он не помнил ни как мать рассказала ему о смерти папы, ни похорон, ни поминок – ничего. Мама пыталась водить и возить его к хорошим докторам, в том числе дважды за границу, но никто из них не смог ничем ему помочь. Все в итоге сошлись во мнении, что парень так любил отца, что его потеря стала для него слишком тяжелым испытанием, чтобы сознание могло это вынести. И произошло вытеснение этого страшного периода – полностью, подчистую, так, что никакие методики, в том числе гипнотические, вытащить воспоминания на поверхность не смогли. Пришлось махнуть рукой на это всё и жить дальше, тем более что в остальном Борис был совершенно и абсолютно нормален.

Этот кошмарный период пришелся как раз на «лихие 90-е». Страна находилась в каком-то подвешенном состоянии, ее лихорадило и бросало из стороны в сторону. Началась первая Чеченская война, да и обычные будни обычных людей больше походили на борьбу за выживание, чем на жизнь в хорошем смысле этого слова. Правда, Борис особенно испугаться не успел. Мама оказалась дальновидной и хитрой женщиной, она двинулась в политику, благо опыта партийной работы у нее было вагон и маленькая тележка. Плюс к тому она, пользуясь своими связями и знакомствами, прибрала к рукам кое-что из областных предприятий и уцепилась за них всеми когтями и зубами. Умные и сообразительные помощники несколько развязали ей руки, она могла делать несколько дел одновременно, и семья Коваленко, хоть и не в полном уже составе, взобралась на гребень волны.

Именно в это время, всеми правдами и неправдами, подключив все возможные и невозможные свои связи, Татьяна Коваленко разыскала и вернула домой числившего пропавшим без вести в Чеченской кампании сына друзей семьи, а по совместительству – одного из лучших друзей своего собственного сына. Парня подлатали лучшие хирурги страны, и домой он вернулся практически здоровым и искренне и бесконечно благодарным своей «крестной маме». Звали этого друга Дмитрий Парфёнов.

Дмитрий, полный сил и опыта, полученного в реальных боевых действиях, пошел по стопам своего отца, не дожившего до его возвращения домой, и быстро и споро поднялся по карьерной лестнице в милиции. За ним «присматривали» и друзья отца, и «крестная», да и сам он оказался не лыком шит, и когда Татьяна Коваленко в начале двухтысячных погибла в автокатастрофе, взял под крыло уже ее сына – своего друга детства Бориса. Долги были отданы, и друзья работали бок о бок до того самого дня, когда Борис позвонил Дмитрию на сотовый прямо с утра и попросил срочно приехать к нему домой.

– И как давно ты знаешь, что я, мягко говоря, не совсем нормален? – спросил Борис, глядя другу прямо в глаза.

Дмитрий помедлил, подбирая слова или вспоминая что-то. В любом случае, задумчивость на его лице не сулила ничего хорошего, однако страха у Бориса не было: то ли он уже достиг предела, до какого мог испугаться за один раз, то ли уже окончательно смирился с неизбежным.

– Скажем так, я узнал об этом немного позже моего возвращения из Чечни, – всё-таки соизволил ответить Парфёнов.

– Хорошо, – кивнул Коваленко, но по лицу его было отлично видно, что ничего хорошего, по его мнению, в этом нет. – И как ты об этом узнал? Как ты вообще узнал о том, что оборотни существуют?

– Боюсь, сейчас я не смогу многого тебе рассказать, – уклонился от прямого ответа Дмитрий Вячеславович.

– Расскажи немного, – согласился Борис.

Он не мог понять, злится ли на друга за то, что тот столько лет утаивал от него такую важную информацию. Скорее всего, нет. По сути, он и сам бы, без подсказок кого бы то ни было со стороны, должен был это знать – в конце концов, кто может знать его лучше, чем он сам? И как вообще могло получиться, что он стал таким? Он не помнил ничего, что могло бы дать ему зацепку – с какого времени он изменился? И Димка узнал о его природе сразу же, или он уже был таким задолго до этого? Как всегда, вопросов было море-окиян, и Борис внутренне улыбнулся сам себе: дознаватель он и есть дознаватель, хлебом не корми, дай задать тысчонку-другую вопросов, пусть даже самому себе.

Подполковник смотрел на него, не отрывая глаз. Кажется, он искал в нем признаки страха или шока, или его чего-то подобного, но не находил. И Борис задал себе еще один вопрос: можно ли гордиться тем, что он так спокоен в сложившейся ситуации?

– Я могу сказать тебе пока только то, что ты такой не один, – аккуратно подбирая слова, сказал друг.

– Это должно меня обрадовать или успокоить? – на всякий случай уточнил Коваленко.