Зверский детектив. Хвостоеды

Не считая лягух, здоровых зверей – ну, то есть пока здоровых – на весь Дальний Лес сейчас оставалось десять: сам Барсукот, Барсук Старший, Гриф Стервятник, художник Скунс, геренуки Гера и Нук, Мадам Куку, ёж Остряк, Волк Одиночка и персидская кошка Маркиза. К ней он, собственно, сейчас и рысил. А к кому ему было ещё рысить? Скунс вонял. Геренуки целыми днями жевали сухую траву. Мадам Куку совсем обезумела, снова пыталась проклевать купол, поэтому её опять изолировали. Ёж Остряк в последние дни стал просто игольчатым шаром – не высовывая носа, он катался по берегу вдоль ручья. Волк Одиночка тоже держался особняком. Эксперт Гриф Стервятник пропадал в лаборатории, где он якобы работал над лекарством от куси, но Барсукот полагал, что эксперт там просто отсиживался, чтобы не сталкиваться с ним и Барсуком Старшим – после того как Грач назвал эксперта прохвостом. А Барсук Старший… Барсук Старший за минувшие три дня совсем опустился. Он целыми днями только спал и ел, запивая личинок дождёвицей и мухито, он перестал вылизываться, выглядел неопрятно и весь чесался. Барсукоту было тяжело видеть приёмного отца и старшего напарника в таком состоянии…

Барсукот по широкой дуге обошёл лося Сохатого – тот застыл на Центральной Поляне с разинутой пастью, выпученными глазами и приподнятым задним копытом, как будто отбрыкивался от невидимого врага, – и, вовремя среагировав, увернулся от ежа Остряка. Тот катился прямо на него на огромной скорости, и из-под игл доносился визгливый голос:

– Кусь меня за хвост! Кусь тебя за хвост! Кусь ёжика! Кусь котика! И хвостиков нет!

Что ж, похоже, ёж Остряк инфицирован, а это значит, их осталось уже не десять, а девять.

Заболевших никто теперь не госпитализировал в клинику, и они проходили стадию хвостоедства с последующим впадением в спячку где придётся – на общественных полянах, в заброшенном баре «Сучок», в дремучих зарослях или в своих частных дуплах, норах и гнёздах. Но уворачиваться от хвостоедов такому ловкому зверю, как Барсукот, было совсем не сложно. Главное – вовремя их заметить. А так запрыгнул на дерево или затаился в кустах, переждал – по счастью, стадия агрессии у них довольно короткая, – и вот уже хвостоед мирно спит беспробудным сном. А ты себе дальше рысишь, здоровенький.

– Десять милых барсучат… По́ лесу гуляли… – пробормотал себе под нос Барсукот. – Десять милых барсучат… Хвостиком виляли… А за барсучатами… Крался Хвостоед… Кусь – и у десятого… Хвостика уж нет…

Барсукот свернул на узкую тропку, ведшую к лисьей норе, в которой Гриф поселил Маркизу: нора всё равно пустовала после госпитализации Лисички, а Маркизе она очень понравилась. Белоснежные ковры из тополиного пуха, инкрустации из чёрных камушков и алых лепестков дикой розы на потолке, тончайшие паутинные занавески с бахромой из серёжек ольхи – в общем, стильный зверский дизайн.

Барсукот хоть и шёл к Маркизе, но достоинства своего не ронял. У него был благовидный предлог: закончить допрос, который прервался три дня назад. Ну а о том, что в глубине души ему просто хотелось с кем-то по-зверски поговорить, пусть даже с кошкой, которая когда-то его предала, Маркизе знать было необязательно. А впрочем, даже если она узнает. Какая разница. Какая уже теперь разница. Всё скоро кончится. Как в той детской считалке. Вот их уже стало девять, а скоро станет восемь, семь, шесть… Кусь-вирус будет забирать их по одному, пока все десять не впадут в беспробудную спячку. И он тоже уснёт, Барсукот уснёт, а лягухи останутся. Опустевший Дальний Лес с высокоскоростным лягушачьим ква-каунтом, который некому будет использовать.

Все уснут. Или всё же не все уснут?

– Почему ты сказала на допросе, что сельские не болеют? – не здороваясь, спросил Барсукот, когда Маркиза открыла дверь.

– Я так рада, что ты всё-таки пришёл меня навестить! – промурлыкала персидская кошка. – Заходи! Я налью тебе мухито из Лисичкиных запасов.

– Только если у неё есть мухито десятилетней выдержки, – сказал Барсукот и зашёл.

– Я посмотрю.

Маркиза спустилась в погреб и вернулась с двумя бутылками.

Одна была непочатой, в другой оставалось совсем немного мухито, напиток едва прикрывал жирных мух на дне. Барсукоту даже не нужно было изучать этикетки, чтобы понять, где мухито этого года, а где – десятилетний. Чем больше выдержка, тем ярче и насыщенней цвет. Остатки были цвета тёмного изумруда. В полной бутылке плескалось серо-зелёное, водянистое.

– Десятилетний я налью тебе, дорогой. Меня и молодой мухито устроит. – Она взяла две берестяные кружки и плеснула Барсукоту и себе.

– Почему ты считаешь, что сельские не болеют?

– Да ты садись, дорогой, – Маркиза указала на пуфик из тополиного пуха. – У тебя, наверное, лапки устали.

Он собирался сказать, что никакой он ей не дорогой, – но вместо этого молча запрыгнул на пуфик и отхлебнул из кружки мухито. Ведь лапки и правда устали. Он весь устал. Особенно подвязанный хвост.

Маркиза уютно устроилась на пуфике рядом с ним и, словно прочитав его мысли, сказала: