Читаем Зверский детектив. Хвостоеды полностью

– Из-за меня пострадало столько зверей! – сокрушённо добавил Гриф.

– И не только зверей, – печально кивнул Барсук. – На каких насекомых ты ставил эксперименты?

Глава 28, в которой нужно уметь отпускать

Барсук Старший остановился перед Неприступным Холмом. Почесал живот, грудь, бока, уши, хвост. Да, хвост чесался – но не сильнее, чем всё остальное. И да, на хвосте была красная точка – но не одна, а штук восемь. И не только, собственно, на хвосте – эти маленькие зудящие точки были разбросаны по всей его тушке. А при кусь-вирусе бывает только одна и исключительно на хвосте. Значит, это – просто точки, не так ли? Зверская логика! Это просто укусы блох, которых он подхватил от Маркизы, когда её обнял… Тем не менее одна из точек у него на хвосте могла быть той самой. Единственной. Укусы блох не исключали кусь-вируса. Зверская логика.

– Вы здесь хотите сойти, под Неприступным Холмом? – спросил Старший. – Или подбросить вас в Жужгород?

Барсук извлёк из кармана жукоусилитель – старенький, но вполне ещё исправно работавший, а вовсе не сломанный, как утверждал Гриф Стервятник, – приложил его к животу, к тому месту, где больше всего чесалось, – и сквозь голодное урчание собственного желудка услышал тонкий, скрипучий голосок блохи-прародительницы:

– Дети и внуки мои, и правнуки, и праправнуки! Зрите – Норы под Неприступным Холмом! Отсюда пошёл наш род! Вместе с братьями моими и сёстрами, вместе с мужем моим возлюбленным унесла меня отсюда в края далёкие злая кошка! И в краю далёком перешла я со шкуры злой кошки на шкуру доброго барсука в час объятий! А родные мои братья и сёстры и возлюбленный муж мой перейти не успели и приняли страшную гибель! И в ту ночь я разрешилась от бремени и породила детей своих на шкуре барсучьей! А на следующую ночь мои дети породили своих детей. А ещё спустя сутки…

– Я прошу прощения, – перебил блоху-прародительницу Барсук, – история вашей семьи берёт за душу, но у меня мало времени. Не могли бы вы определиться – вы здесь сойдёте или тащить вас до Жужгорода?

– Здесь наше место, – сообщила блоха. – Здесь завершаются наши странствия. Дети и внуки мои, и правнуки, и праправнуки, ныне мы совершаем исход с приютившей нас зверской шкуры! Следуйте за мной в отчий дом! Спасибо, добрый барсук, что не дал истребить мой род!

– И тебе спасибо, свидетельница-прародительница! – ответил ей Старший.

Барсук подождал, пока завершится исход, и, когда последняя блоха, замыкавшая строй, ускакала на Норы, порысил своей дорогой. Тушка сразу стала чесаться гораздо меньше, а когда он добрался до Жужгорода, зуд и вовсе прошёл. Разве что самую малость почёсывался кончик хвоста.

Как и в прошлый свой визит, Барсук протиснулся между корнями векового дуба и полез вниз по узким и кривым улочкам Жуж-города. И, как в прошлый раз, насекомые принялись суетиться, утаскивать личинок и куколок и в панике прятаться. Не прошло и минуты, как местечко полностью опустело. Барсук Старший остановился у двери с белым лепестком и табличкой «Здесь обитают неприкосновенные насекомые»; бледная надпись «Здесь обитают предатели!» по-прежнему читалась чуть ниже.

Он позвонил.

– Полиция Дальнего Леса!

– Снова вы? – Жужа просунула через замочную скважину дрожащие тонкие усики.

– Снова я. Откройте дверь, Жужа. Я пришёл с миром.

Немного помедлив, жужелица открыла и впустила Барсука в дом. На этот раз личинок в трухлявой мебели не было – они уже окуклились и переместились в подвешенные к потолку люльки. Весь пол под люльками был усеян кусочками старых коконов.

– Я не успела прибрать, – пояснила Жужа и зябко укуталась в чёрную тюльпанную шаль. – Сегодня вылупились наши с Жаком молодые жучки. Мы с ними сползали в склеп, отдали дань уважения их отцу – и они ушли навсегда.

– Неужели тоже к Крылатой Капустнице? – ужаснулся Барсук.

– Что вы такое несёте? – возмутилась Жужа. – Они ушли размножаться! Жить своей жизнью. Мы, матери жуков, должны уметь отпускать.

– Конечно, конечно же, размножаться… – смутился Барсук. – Послушайте, Жужа. Я должен принести вам и вашей семье извинения от имени Дальнего Леса. Мне стало известно, что, несмотря на статус неприкосновенного, ваш муж подвергался жестоким экспериментам в тайной лаборатории Грифа Стервятника. Мне очень жаль, что ему пришлось через это пройти.

Жужа молча кивнула, и в её огромных фасеточных глазах, каждый из которых состоял из множества маленьких простых глазков, задрожали бисеринки слёз – по бисеринке в каждом глазке.

– Возможно, эти эксперименты и стали причиной безвременного ухода уважаемого жука Жака к Крылатой Капустнице, – закончил Барсук.

– Наверняка, – ответила Жужа, и десятки крошечных слёз скатились на тюльпанную шаль, а потом соединились в две крупных слезы и упали на пол.

– Тем не менее, чтобы в этом убедиться, нам необходимо произвести вскрытие, – извиняющимся тоном добавил Старший и, включив карманного светляка, направился в подвал по винтовой лестнице.

– По какому праву вы вторгаетесь в наш семейный склеп? – заламывая лапки, воскликнула Жужа и бросилась за ним следом.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Белеет парус одинокий. Тетралогия
Белеет парус одинокий. Тетралогия

Валентин Петрович Катаев — один из классиков русской литературы ХХ века. Прозаик, драматург, военный корреспондент, первый главный редактор журнала «Юность», он оставил значительный след в отечественной культуре. Самое знаменитое произведение Катаева, входившее в школьную программу, — повесть «Белеет парус одинокий» (1936) — рассказывает о взрослении одесских мальчиков Пети и Гаврика, которым довелось встретиться с матросом с революционного броненосца «Потемкин» и самим поучаствовать в революции 1905 года. Повесть во многом автобиографична: это ощущается, например, в необыкновенно живых картинах родной Катаеву Одессы. Продолжением знаменитой повести стали еще три произведения, объединенные в тетралогию «Волны Черного моря»: Петя и Гаврик вновь встречаются — сначала во время Гражданской войны, а потом во время Великой Отечественной, когда они становятся подпольщиками в оккупированной Одессе.

Валентин Петрович Катаев

Приключения для детей и подростков / Прочее / Классическая литература