Асафетида

В больницу Леру отвез отец, когда столбик на градуснике дополз до 40,5C. За ночь ей уколами сбили жар, она поспала и утром бодро отвечала на эсэмэски. Но к обеду температура вернулась к прежней отметке. Медикаменты не помогали.

Вечером в больницу пришла Викуша с коробкой шоколада и зимними яблоками из бабушкиной деревни, но подруга была уже в реанимации, и Викушу не пустили к ней. На скамейке перед дверью она застала Лерину мать. Отец в прострации измерял шагами коридор. Уходя из больницы, Викуша оставила родителям пакет с гостинцами и взяла от них обещание позвонить, как только Лере станет лучше.

В четвертом часу утра отворилась дверь палаты интенсивной терапии с табличкой «Вход воспрещен», и две санитарки выкатили каталку с телом под простыней. Елена Ивановна вскрикнула, затряслась крупной дрожью и сползла со скамьи на больничный кафель. Отец, успевший забыться тяжелой дремой, вскочил на ноги и заозирался по сторонам: еще несколько секунд он не понимал, где он и что происходит. На пол из опрокинутого Викушиного пакета покатились зеленые с багряным румянцем яблоки твердого зимнего сорта.

Лера оказалась одной из первых «нетипичных» легочных пациентов, которых привозили в городскую больницу ночь и день напролет. Когда в реанимации не осталось коек, техники установили аппаратуру в соседней пульмонологии. Главврача уговаривали закрыть клинику на карантин, но тот колебался в ожидании лабораторных ответов.

По телефону связались с коллегами из областной больницы, и те сообщили о молодой пациентке с похожим набором симптомов. Это была Светлана. Ее доставили днем из соседнего райцентра: на «скорой» и уже без сознания. Той же ночью, что и Лера, она умерла, не приходя в себя.

С первого курса Света про всё забывала и на всё забивала. Консультация не экзамен. Никто не подумал, что с ней тоже что-то могло случиться, и не стали звонить.

Викуша сморкается в салфетку и достает пухлую косметичку. Анжела смотрит время на мобильном:

— Где Полистовская? Уже пятнадцать минут прошло.

Еще через пятнадцать минут, за которые Викуша успевает снова поплакать, на кафедру отправляется делегация в составе той же Анжелы и Ани.

На третьем этаже Анжела стучит в высокую дверь, потом еще раз и, не дождавшись ответа, дергает ручку.

— Здравствуйте, а у нас консультация по сравнительной грамматике, — начинает она. — Полистовская…

— Алевтина Порфирьевна, — договаривает за нее Аня.

Единственный человек на кафедре — Ольга Борисовна Лемминкяйнен. Она сидит за дальним столом и разговаривает по городскому телефону.

Два года назад Лемминкяйнен вела у их группы курс народной культуры. Ей чуть за тридцать, у нее очень светлые волосы и светло-серые, почти прозрачного цвета, глаза. Белесые ресницы с бровями сливаются тоном с кожей. Косметикой она не пользуется, даже не красит губы.

При виде студенток Ольга Борисовна прикрывает рукой телефонную трубку и указывает на плешивую от старости норковую шапку на крючке-вешалке:

— Вы разминулись с Алевтиной Порфирьевной. Она только что вышла к вам.

Буркнув хором «спасибо», девочки побежали обратно.

— Извините, студенты. Преподавателя своего потеряли… Нет-нет, в буквальном смысле… — Говорит Ольга Борисовна в трубку, поглядев перед этим в сторону закрывшейся двери. — С вашим амулетом я, кажется, разобралась. Желтое вещество в нем — это смола асафетиды, или ферулы вонючей. Вы и сами заметили, что у нее очень неприятный запах. Асафетиду часто применяют в колдовстве и в народном целительстве: от легочных болезней, от лихорадки, как обезболивающее. В сочетании с кошачьей перхотью и волосами девственницы, состриженными… со срамного места, — добавляет Лемминкяйнен после неловкой паузы, — смолу используют для борьбы со всякой мелкой нечистью. Думаю, для этого и была сделана ваша ладанка, а лик Богоматери, пречистой девы, может быть, нужен для усиления эффекта.

— Я именно так и подозревал, спасибо, — отвечает из трубки высокий мужской голос. — Еще вопрос. Вы знаете что-нибудь об исторических записях Малиновского? В интернете я ничего про них не нашел.

— Вам о них Андрей Валентинович рассказал?

— Так точно. На кладбище.

— На самом деле, это фольклорные записи, а не исторические, хотя точные датировки в преданиях — исключительная редкость. Документа вы не найдете нигде, кроме нашего архива, — он попросту не публиковался. Если нужно, могу сделать вам копию тетради.

— Малиновский — ваш преподаватель?

— Студент Псковского учительского института. Так до революции назывался наш ПГПИ.

Как выяснил Точкин из дальнейшего рассказа, тексты передала в институт Эльвира, сестра исследователя, в 1920 году. Согласно приложенной записке, материал был собран ее братом Сергеем на территории Псковской губернии с февраля по октябрь 1916 года.

Как многие тогдашние педагоги, Сергей Малиновский придерживался левых взглядов. По убеждениям он был близок к социал-демократам и даже состоял в конспиративном центре псковской группы, отвечавшей за издание и распространение газеты «Искра».