Асафетида

Он поблагодарил Андрея и, пока ждал автобус, открыл интернет в телефоне. В новостях писали об очередной старушке, которую растерзал маньяк Родионов. Женщину обнаружили на обочине просеки в Гдовском районе, почти на границе с Ленинградской областью. Труп как на кол был насажен на ствол молодой березки, с которой убийца предварительно ободрал ветви.

За чтением Точкин едва не пропустил нужный автобус. В салоне он пробрался к окну и снова открыл статью. Репортер сообщал, что в поисках убийцы гдовская полиция обыскала жилые и особенно заброшенные дома во всех окрестных селениях и начала прочесывать лес. В операции были задействованы внутренние войска, ожидали ОМОН из Пскова.

За стеклом снаружи проплывал дореволюционный классицизм Октябрьского проспекта. За памятником Пушкину и няне автобус свернул к мосту через реку Пскову, и за рекой распахнул двери напротив бывшей лютеранской кирхи.

Еще в советское время церковь заполучили местные баптисты и перестроили до неузнаваемости: от бывшей неоготики не осталось следа, а сам молельный дом сделался похож на американскую виллу. К бывшей кирхе прилегало старинное немецкое кладбище. Когда-то там хоронили псковских лютеран, а потом, во время оккупации, — солдат рейха. О старом предназначении этого места сейчас напоминали только две или три плиты с едва проступающими буквами готического шрифта — все остальные разошлись на городские поребрики и скамейки.

Когда с утра Николай разыскивал по городу серебряных дел мастера и дозвонился до Псковского кузнечного двора, то сразу был огорошен вопросом:

— С Василием не получилось?

— С каким Василием? — Не понял он.

Евгений — так звали собеседника — извинился, что с кем-то перепутал Точкина и принялся объяснять, как добраться до кузнеца. Кроме прочего, из разговора Николай узнал, что мастер Василий находится в бедственном положении, давно не участвует в художественных мероприятиях Двора и перебивается всякой коммерческой мелочью.

Николай перешел дорогу от кирхи и спустился с моста по ступеням в запутанный частный сектор. Среди малорослых домишек ориентиром ему служила Гремячая башня, на которую, как объяснили ему по телефону, смотрят Васильевы окна.

Еще издали он услышал кузнецкого пса. Судя по писклявому голосу, гавкал кто-то не слишком большой, и Точкин весьма изумился, когда увидел зверя. На первый взгляд, тушка пыльно-коричневой масти весила килограммов под шестьдесят. Ни в длину, ни в высоту пес, впрочем, особенно не выделялся из ряда сородичей, но ширины был неимоверной. Посетителя перед калиткой он не заметил и заходился лаем в сторону сараюшки на дворе, из крыши которой торчала ржавая труба.

Неподалеку от собачьей будки пьяно навалился на доски забора исполин с лохматой шевелюрой и с седой бородой. Несмотря на зиму на улице, пускай и теплую, изрешеченный искрами брезентовый фартук был надет у него прямо на голое тело. Калоши на ногах напоминали два кома грязи. В огромных пальцах он держал погасшую сигарету.

— Иглу серебряную сковать можно? — Поинтересовался у хозяина Точкин и вынужден был тут же повторить вопрос: пес опять начал лаять.

— Можно сковать, — отчего-то замялся Василий. — Почему же не можно? Только неровно выйдет.

— Ничего страшного. Мне не для себя.

— Материал имеется?

— С собой! — Николай попытался перекричать смешной писклявый лай.

Слиток высшей пробы мастер осмотрел с неодобрением: оказалось, что даже ремесленное серебро, чтоб не крошилось, приходится подогревать после каждого второго удара, а чистое придется греть после каждого первого.

— Сегодня я уже выходной. Завтра будет готово.

— А если вечером?

Ответ утонул в лае пса, которого, вопреки форме тела, звали не Шариком:

— Мухтар! Мать твою, суку, за ногу! — От удара кулака, обрушившегося на будку, затрещали доски. Перепуганный пес грохнулся на землю, сжался, отчего стал еще более круглым, хотя это казалось невозможным, и заскулил. Точкин отвел осуждающий взгляд. — Да он так-то разумный, — сразу же принялся оправдываться за Мухтара хозяин. — А сдурел, как черт у меня поселился. Уже дней… — Кузнец начал загибать толстые пальцы, но они непослушно распрямлялись обратно, — хер знает сколько. Самое что интересное: ни женка, ни сын не видят его. Только я, да и то если выпивши. А Муха всё время чует. В кузнице вон, — богатырь махнул рукой в сторону сарая с трубой. — Так мало того, что сам явился, еще и табуретку свою припер! «В свинарне твоей присесть брезгую, — говорит. — Хоть бы мух подмел. А то сидишь тут как Вельзевул заточенный». Сам с бородой, в костюме, серьезный типа профессора и пишет чего-то всё, а то книжки читает научные.

Не выдержал давеча, спрашиваю: «Кто такой будешь?». А он как захохочет: «Христов братец я», — говорит. «Чего, братец, забыл в кузне моей?» Отвечает: «Жизнь твою сторожу никчемную, да душу бессмертную». «Обойдусь как-нибудь без сторожей таких», — это я ему в ответ. Сидит. Молчит. Ну, меня и понесло. Табуреточку из-под него эту выдернул да об стену — вдребезги! Сгинул вроде. А потом слышу: стучит что-то. Глядь — чинит! Да еще молоток мой взял!