Ататюрк. Особое предназначение

— Весь мир, — заявил по этому поводу Кемаль, — должен совершенно ясно усвоить, что халифат в таком виде, в каком он сейчас еще сохранился и существует, не имеет никакого права на существование…

Однако отсутствие помпы ничего не изменило в отношении к халифу всех «бывших».

Оно и понятно, ведь именно халиф оставался в то время их единственной надежой на поворот Истории вспять.

И Кемаль не очень удивился, когда все они потянулись к олицетворявшему столь любимую ими старину халифу.

Кто только не подвизался в те дни в гостеприимно раскрывшем свои двери султанском дворце.

Общественные деятели ушедшего режима, министры, улемы, ходжи, журналисты, генералы, помещики, эмиссары западных финансистов, тесно связанные с ними компрадоры и, конечно, феодалы с их мечтами о восстановлении столь милого их сердцу султаната.

Не было недостатка в недовольных республикой и среди простого населения Стамбула, хотя Абдул- Меджид и не думал заниматься подрывной деятельностью.

Да и какая там деятельность!

Это был совершенно безвольный и изнеженный аристократ, образованный и набожный.

Почти пятьдесят лет прожил он в своем дворце на Босфоре, занимаясь живописью, теологией и выращиванием роз.

Каждую пятницу в сопровождении огромной свиты он посещал Святую Софию, где усердно молился, а в остальные дни с важностью истинного правителя принимал многочисленных посетителей.

Но постепенно он проникся собственной значимостью и принялся устанавливать связи с недовольными политикой Кемаля не только в Турции, но и за рубежом, где от имени мусульманских организаций Индии, Египта и других стран стали публиковаться многочисленные воззвания в «защиту халифа».

11 ноября в юнионистской газете «Танин» («Эхо») появилась статья под заголовком «А теперь вопрос о халифате».

«Мы — турки, — ответила националистическая пресса словами Кемаля, — только турки, к чему эта интернациональная ответственность?

К чему сохранять духовное родство с панисламизмом, принесшим столько жертв и несчастий?»

Так, сам того не желая, халиф превратился в главное действующее лицо в борьбе двух миров.

Тем не менее, во всей этой истории с халифом поражает другое.

Генералы, чиновники, оппозициоенры и друзья Кемаля были готовы безоговорочно подчиняться султану, халифу, кому угодно, но только не Кемалю.

Почему?

Потому что сидели с ним когда-то за одной партой и изначально видели в нем человека, равного себе?

Завидовали тому, что именно он сумел так высоко подняться?

В известной степени это было так, и все-таки главной причной расхода Кемаля со старыми приятелями было их нежелание идти вперед.

А понимали они обреченность старой политической системы, или нет, было уже не важно.

Главным было то, что понимал сам Кемаль: ему с ними не по пути.

— Республика, — говорил он, — имеет своих сторонников и своих противников. Даже в том случае, если бы сторонники республики сделали попытку разъяснить противникам республики мотивы, по которым они считали необходимым провозглашение республики, то разве можно надеяться, что им удалось бы сломить преднамеренное упрямство своих противников? Само собой разумеется, что сторонники республики, так или иначе, добились бы осуществления своего идеала или путем восстания или легальным путем. Эта обязанность каждого революционера…

И, несмотря на сопротивление и друзей, и врагов Кемаль своего идеала добился.

И, что особенно ценно, добился он его легальным путем.

Впрочем, зная Кемаля, вряд ли можно сомневаться в том, что он добился бы его любым путем, поскольку к пороху и крови ему, по его же собственным словам, было не привыкать…

Воевать он умел, да и та самая армия, которая, по словам Чан Кайши, рождала власть, была за него.

Узнав о сокращении отпущенных халифу средств, оппозиционная печать, и стамбульские газеты во весь голос заговорили о защите его прав и достоинства.

В своем бившем через край рвении угодить халифу они дописались до того, что стали сравнивать республику «с приставленным к виску пистолетом».

Известный юрист Лютфи Фикри призывал халифа оказывать сопротивление посягательствам на его права и «не повторять историю Людовика XVI».

Все выше поднимавшие голову клерикалы требовали созыва общемусульманской конференции и выработки на ней положения о халифате, способного оградить халифа от любых нападок.

К великому негодованию Кемаля, даже заседавшие в парламенте бывшие сановники и генералы то и дело отправляли халифу послания, в которых именовали его «своим повелителем», а себя «его верными солдатами».

Рефет в своем рвении услужить Абдулу-Меджиду дошел до того, что шифрованной телеграммой сообщил ему о том «чувстве покорности и глубокой верности», с каким он целует своему повелителю руки.

Постоянно подчеркивал свое глубокое уважение к династии и с подозрительным постоянством зачастил во дворец халифа и Рауф.

К огромному неудовольствию Кемаля, все эти, так или иначе, обиженные им люди не только целовали руки и лили слезы на плече у любимого халифа, но и вели с ним долгие разговоры о политике, что было куда опаснее тех потоков елея, который они курили во славу халифа.