Ататюрк. Особое предназначение

Как вспоминали близкие к Кемалю люди, смерть Фикрие мало тронула его, и он был куда больше раздосадован, нежели огорчен ее гибелью, поскольку оппозиция сразу же принялась кричать о его распущенности и моральной нечистоплотности.

Конечно, его окружение сделало все возможное, чтобы замять скандал, и все же во всей этой трагической истории не очень понятно отношение Кемаля к так страстно любившей его женщине.

Остаться совершенно равнодушным — это было слишком даже для него.

Ведь судя по рассказам одной из его приемных дочерей Сабихи Гёкчен, Кемаль испытывал к Фикрие сильную привязанность и всегда считал ее куда более подходящей для семейной жизни, нежели Латифе.

Правда, другие источники утвержают, что Кемаль был настолько потрясен этой смертью, что однажды назвал жену Фикрие.

Это переполнило чашу терпения и без того жившей постоянно на нервах истеричной Латифе.

— Я требую развода! — в очередной раз вспылила она. — Ты не делишься со мной своими мыслями, ты ведешь себя по отношению ко мне как восточный мужчина, ты отгораживаешься от меня своей работой, я нахожусь в заточении, словно в гареме!

Конечно, она устала от бесконечных ужинов Кемаля, затягивавшихся до утра.

— Я, — кричала она, — не желаю больше видеть и слышать твоих пьяных и примитивных скотов!

Под это определение попали и Али-меч, и Реджеп Зюхтю, и Джевад Аббас, и Салих, одним словом все те, с кем Кемаль снимал напряжение.

В какой уже раз Кемаль сумел успокоить жену.

Успокоился и он сам.

Однако в середине ноября 1923 года в результате сердечного приступа он потерял сознание.

Сказались старые недуги и то постоянное нервное напряжение, в каком он пребывал вот уже столько лет.

Диагноз прибывшие из Стамбула врачей был неутешителен: нервные спазмы, обусловленные сильным переутомлением.

Кемалю прописали строгий режим и никаких излишеств, только одну-две чашки кофе.

Две недели Кемаль предавался блаженному ничегонеделанию.

Если верить писательнице турецкой писательнице Чалышлар, написавшей книгу «Латифе», то именно в то время на Кемаля, когда он был в гостях, было совершенно нападение.

И тогда Латифе дала ему женское одеяние, с помощью которого он покинул дом.

Говоря откровенно, выглядит вся эта история несколько опереточно.

Как-то мало вериться в то, что президент республики отправился куда-то без охраны.

Да и откуда в доме светского чиновника вдруг оказался хиджаб, в котором Кемаль якобы спасся от нападавших?

А если это было на самом деле, то почему ничего не известно и неизбежном в таком случае расследовании этого дела?

Ведь хотели убить не кого-нибудь, а самого президента!

Как бы там ни было на самом деле, но самой Чалышлар эта история чуть было не стоила пяти лет тюрьмы за оскорбление Ататюрка.

Долго отдыхать Кемалю не дали.

В конце отдыха он получил письмо от Исмета, в котором обнаружил послание личного секретаря Абдул-Меджида.

Халиф требовал дополнительных средств на свое содержание.

Терпение Кемаля лопнуло.

«Халиф и весь мир, — написал он Исмету, — должны осознать, что функционирование халифата лишено смысла как религиозного, так и политического».

На самом деле это иносказание означало только то, что с халифатом должно быть покончено.

К чести Исмета, он все понял правильно…

Сам Кемаль решил подготовить общественное мнение к историческому событию в жизни страны.

В начале феврался Кемаль устроил в Измире встречу с представителями оппозиционной стамбульской прессы.

Говоря откровенно, это была странная встреча.

На что она была рассчитана?

На мир с прессой?

Так это было наивно.

Да и как можно было примириться с пока еще свободными газетчиками, в любой свободной стране призванными как раз для того, чтобы критиковать любую власть?

А Кемаля в то время не только критиковали, но даже обвиняли в покровительстве деятельности Великой ложи Турции, которая активизировалась после его избрания президентом.

Газетчики сразу вспомнили, что сам Кемаль был с 1907 года членом масонской ложи «Veritas» в Салониках.

Эта ложа, утверждали они, находилась под юрисдикцией Великого востока Франции.

Вспомнили газетчики и то, что шесть из семи го высокопоставленных штабных офицеров, с которыми Кемаль прибыл 19 мая 1919 года в Самсун, были масонами.

Были масоны и среди его министров.

Вряд ли подобные рассказы нравились Кемалю, и, конечно, его встреча с журналистами была с подтекстом.

Как и любой властитель, Кемаль совершенно не нуждался в свободной прессе и все чаще начинал подумывать о тех самых знаменитых «хлысте и шпорах», которые, по образному выражению Наполеона, были необходимы для управления печатью.

Тем не менее, он радушно принял журналистов и, проговорив с ними целых два дня, выразил свою неизвестно на чем основанную уверенность в том, что пресса будет служить на благо республики.

Журналисты приняли навязанную им игру, и от имени своих коллег Хусейн Джахит весьма туманно заметил:

— Свобода завоевывается насилием, но требует взаимной терпимости, и я счастлив, что все мы нашли такое взаимопонимание в нашем Гази!

После длительной дискуссии о взаимных обязательствах политиков и журналистов, Кемаль заявил: