Бегемот. Структура и практика национал-социализма 1933 - 1944 гг.

Мы уже упоминали сделанные Фридрихом Науманном в его книге «Срединная Европа» попытки подчеркнуть тождество интересов капиталиста и рабочего класса и воспитательное влияние социал-демократической партии и профсоюзов. Мы также упоминали о неразрывной линии от Фридриха Листа к Адольфу Вагнеру. Но самое отчетливое немецкое выражение этой теории социального империализма может быть обнаружено в работах Освальда Шпенглера и Мёллера ван ден Брука. Мы не касаемся отношения Шпенглера к национал-социализму и отношения национал-социализма к Шпенглеру. Это по большей части случайный феномен. Шпенглер оказал огромное влияние на все германские антидемократические движения и идеологии. Что бы ни говорили эксперты против его фактических заявлений, его яркость нельзя отрицать. «Закат Европы» содержит наблюдения, подобно вспышкам молнии освещающие пейзаж и выявляющие новые аспекты, которые мы склонны пропускать в массе деталей. Мы намерены обратиться не к философии истории Шпенглера, не к его морфологии, не к его теории циклов, но к двум проблемам, сформулированным в его политической философии: возникновению цезаризма в условиях политической демократии и потребности в империалистической экспансии в форме прусского социализма.

Появление Цезаря в лоне демократии неоднократно предсказывалось французскими, немецкими и испанскими контрреволюционерами. Пророчество берет начало в специфической теории человеческой природы, согласно которой человек является совершенно испорченным, невежественным, злым и неспособным к свободе.

«Мир с огромной скоростью движется к образованию деспотизма, самого гигантского и самого разрушительного, какой только видели люди. Подготовлена дорога для гигантского, колоссального, вселенского тирана. Все готово для этого. Заметьте, что больше нет никакого морального или материального сопротивления. Больше нет никакого материального сопротивления: государственные деятели и правители упразднили границы, а электрический телеграф упразднил расстояние. Больше нет никакого морального сопротивления: все духовные силы разделены, всякий патриотизм мертв. Речь идет о выборе между диктатурой снизу и диктатурой сверху (Богом). Я выбираю диктатуру снизу, потому что она идет из регионов, которые чисты и безмятежны. В крайнем случае речь идет о выборе между диктатурой кинжала и диктатурой сабли: я выбираю саблю, потому что она благороднее».[471]

Это было будущее, которое Доносо Кортес, испанский католический контрреволюционер, предвидел для человечества в период либеральных революций в Европе в 1848 г. Он не испытывал никакой надежды на правление сверху, а именно на правление Бога. Вся проблема заключалась, кажется, между двумя видами диктатуры: военной, с одной стороны, и демагогической снизу — с другой. Он предпочитал военное правление. Таким образом, он примыкал к традиции Бональда и де Местра, которые в качестве протеста против французской революции также отрицали либерализм и демократию как носителей цезаризма.

Таким же является и умонастроение Шпенглера. Его философия человека глубоко пессимистична: «Человек — это хищник». Ему «известно опьянение тем ощущением, когда нож проникает в плоть врага, известны торжествующие вопли и аромат крови».[472] Демократия порождает партии, а партии порождают партийную машину, которая контролирует и объединяет массы и тем самым открывает дорогу новому цезарю. Избирательные права народа — это фальшивка; чем более они расширяются, тем меньше действительная власть избирателя. Это играет на руку цезаристским тенденциям в политических организациях.[473]

Свобода прессы удерживает человека в повиновении. Пресса и электрические информационные службы запугивают его модными фразами и лозунгами, которые вливаются в бесконечный поток пропаганды. Шпенглер мог бы согласиться с тем описанием охотящейся за сенсациями английской прессы, которое дает лорд Сэлсбери, и расширить его на прессу вообще — что Хэрмсфорт (лорд Нортклифф) «изобрел одну газету для тех, кто мог бы читать, но не думать, а другую — для тех, кто мог бы видеть, но не читать».[474] Три недели работы прессы, и истина будет признана всеми. «Таков конец демократии».[475] В первую очередь деньги разрушили демократию, и оружием ее разрушения были политические партии и всеобщее избирательное право, те самые свободы, которые она столь высоко чтит. С разрушения демократии начинается эра соперничающих государств, ведомых и организуемых цезарями, которые полностью контролируют человека.[476]