Без очереди. Сцены советской жизни в рассказах современных писателей

Можно считать, сложилось все довольно удачно, в некоторой мере мои желания осуществились: участок недалеко от дома, работал я не каждый день, а выходил в смену – 12 часов через сутки, но без выходных. Поскольку теперь я был дипломированный инженер, то считался главным в бригаде – с чем никто, в том числе и я сам, понятно, не соглашался, по крайней мере внутренне. Мы ездили на “Москвиче” с красной полосой и белой надписью “Связь” (какое-то время в машине имелся даже радиотелефон “Алтай”, и было диковинно звонить с него на ходу знакомым девицам – но потом его отвинтили).

В бригаде у меня были: водитель, рабочий Бобылев – состоятельный, поскольку умел чинить советские телевизоры, а это требовалось всюду, и, кстати, не жадный мужик лет под сорок, – и рабочий Гвоздик, чуть моложе Бобылева и нищеброд. Работали мы с экономией сил, зато не жалели времени. Гвоздик сожительствовал с медсестрой, имевшей доступ к спирту. На участок с утра он приходил с трясущимися руками, и чтобы иметь от него пользу, требовалось сперва напоить его пивом. В стране шла борьба с алкоголем, поэтому пиво к одиннадцати утра завозили не во все сохранившиеся пивные, а в одну-две на несколько районов, выбиравшихся по какому-то неведомому непериодическому алгоритму. В поисках пива мы несколько часов ездили по Москве и Подмосковью. Иногда я спал на заднем сиденье “Москвича”. Иногда даже высыпался, если кто-нибудь из бригады болел или филонил и на сиденье можно было прилечь, подогнув ноги.

Часам к трем-четырем, если день был удачный, мы подписывали все наряды у подавших заявки граждан, для этого имелся ряд уловок. В такие дни они завозили меня домой, а сами отправлялись по своим делам – чинить телевизоры, исследовать винные магазины или сливать казенный бензин в частную бочку в гараже у тестя водителя. Дома я приходил в себя, ел, переодевался и ждал, когда мне погудят под окнами. Мы возвращались на участок, сдавали смену – и дальше я ехал по своим делам, благо на следующее утро вставать на работу было не нужно. Борхес все не давал мне покоя, и в это свободное время днем я вдруг попытался сочинять рассказы – как мне казалось, в его духе. Диоген их высмеивал.

Но иногда, если что-то ломалось всерьез, приходилось и потрудиться. Я прошел много воняющих затопленных подвалов, прополз километры чердаков по трупам и отходам жизнедеятельности голубей, однажды почти упал с крыши двенадцатиэтажного дома. Меня множество раз сдавали в милицию (они тогда еще ходили без автоматов) за угрожающий обросший вид и подозрительные действия – часто дети, когда я пытался проникнуть в запертые холлы на этажах. Нам нужно было заходить в квартиры – и вот чему я удивлялся: в новых районах, в Крылатском например, они были внутри все одинаковые: мебель, ее расположение, наборы собраний сочинений и стеклянного барахла в горках одинаковых стенок. Я думал: а ведь люди наверняка стремятся добывать лучшее, соревнуются со знакомыми и родственниками, хвастают благосостоянием и умением достать дефицит. А никакого различия нет.

В очереди за получкой я как-то встретил Ранкина – мы работали на разных участках и пересекались редко. Мы решили употребить на добро нашу нищенскую зарплату молодых специалистов. Бобылев легко уступил мне пару затаренных с утра бутылок. По дороге взяли еды и поехали к Сереге домой.

И вот тут, за разговором, как-то между делом выяснилось, что и он вступал в недозволенные контакты с иностранными гражданами, более того – тоже с англичанкой. Но у него англичанка жила не в дипломатическом доме, а в комнате общежития в Беляеве, что-то русское здесь изучала и по совместительству работала в представительстве какой-то фирмы. И при этом было у Сереги все то же самое – такой же капитан, такие же встречи у памятников, предложение сотрудничать в конце. И тоже все тянулось месяцами, но ему даже юлить особо не пришлось, поскольку он так и не сумел разобрать, чего от него и от его англичанки, собственно, хотят. Чтобы он перестал с ней встречаться? Вроде нет. “Может, – сказал Серега, – прощупывали на предмет ее вербовки, уже на будущую жизнь дома”. Какие-то неконкретные вопросы о разных людях. Вот обо мне его спрашивали. Меня-то о нем – нет.

А дальше он рассказал совсем уже сногсшибательную историю. Его друга Сашу Усачева (я с ним тоже пару раз выпивал), учившегося на металлурга в Институте стали и сплавов, взяли за антисоветские книги – Серега не знал, какие именно, – прямо из дома, с обыском. И поскольку он никого не сдал, то оказался в Лефортово, сидел в камере, ждал суда, его водили на допросы. Но тут вышло чудо: Горбачев выступил с публичным заявлением, где говорил и о том, что арестованных и осужденных по политическим делам в СССР больше нет. Днем он это сказал, а вечером к Усачеву пришли в камеру, извинились! (тут Ранкин как бы поставил восклицательный знак) и вернули паспорт. И диплом потом Усачев получил без всяких проблем.