Без очереди. Сцены советской жизни в рассказах современных писателей

Жуть заключалась в том, что кандидат в отчимы был вдовцом из того же подъезда, а мама замутила с ним в ночь после похорон его первой жены. Вечером в середине июля она предупредила, что переночует в другом месте, а затем просто не пришла домой – и все. В чем заключалась стремительность этих отношений? Если подумать, она заключалась в той же ночевке и регулярных ночевках далее. Добрые подъездные бабушки, встречая Шибова, спрашивали, кого он больше хочет: братика или сестричку, – но как-то мимо язвили, поскольку активный пионер и сам все еще не мог поверить в то, что происходило.

Умные дети умеют извлекать какую-никакую пользу из таких ситуаций, но из этих странных отношений сильно пьющего офицера пожарной службы и работницы птицефабрики трудно было что-то выжать. Любивший читать Шибов обнаружил на полке у дяди Паши (так звали ухажера) подборку “Молодой гвардии” за несколько лет и с щедрого разрешения перетащил ее к себе, но во всем объеме пролистанного не нашлось ничего такого, за что было зацепиться взгляду. Разве на всю жизнь запомнилось четверостишие:

В одном человеке и нет человека —он студень из ножек болотного гнуса.В другом человеке биение века,

биение жизни, биение пульса —

да и то потому, что сам Шибов чувствовал себя тогда вот этим вот первым человеком, который студень. Ну, и в критической статье, где снисходительно разбирались на детали молодые дарования, процитирован был поэт, тоже снисходительно разобранный. Зато цитаты из него про сову, в которую вмонтирован полевой бинокль, и лошадиную силу, которая вращалась, как бензопила, – запали в память Шибова навсегда, без всякой связи с тогдашним его тоскливым состоянием, потому что были замечательные.

Дядя Паша был человеком странным: он делал все, от чего нормальная женщина если бы и не пришла в ужас, то задумалась. Но маме было все равно. Дядя Паша дарил ей странные шоколадные конфеты, чуть ли не седые от старости, из каких-то своих запасов и говорил: “Зато настоящий шоколад, такого сейчас не делают”. Он дарил ей просроченную тушенку в тронутых ржавчиной банках. Он собирался подарить маме вещи своей покойной жены: платья, шляпки, перчатки и туфли, потому что пожалел, оказывается, все это выбросить. Преподнес букет искусственных цветов, ни капли не сомневаясь, что это замечательный, практичный подарок, – красиво, не вянут. Помимо “Молодой гвардии”, ничего для чтения в доме дяди Паши не было, если не считать единственную книгу за авторством Василия Яна – “Чингисхан”. В квартире вдовца пахло дрожжами: дядя Паша ставил бражку в огромном бидоне. Каждый вечер дядя Паша выпивал чекушку. В субботу и воскресенье он выпивал одну с утра, а другую приговаривал вечером.

Если бы мама пила тоже, взаимную симпатию ее и дяди Паши как-то можно было объяснить, но мама не пила совсем. Она и с отцом Шибова развелась и переехала в другую область, потому что отец Шибова пил так же, как дядя Паша, только был не пожарным, а водителем грузовика.

Странности мамы были другого рода и заключались во внутренних противоречиях. По-хорошему, ей бы нужно было сплавить Шибова хоть в пионерлагерь, хоть к бабушке, но даже в поход с ночевкой, намеченный на конец августа всем классом, она отпускать сына не хотела, хотя им явно тяготилась. Вот в этом ее раздражении, что сын все время здесь, и в ужасе, что он может куда-то деться, вся мама и состояла. Ни разу Шибов не был в пионерском лагере, как ни просился. Что-то она знала такое о пионерских лагерях, чего не знал Шибов. Кажется, мама думала, что ее сына кто-то начнет домогаться или что-то такое. Может, в ее детстве с ней такое было и оставило след на всю жизнь. Несмотря на весь свой предыдущий аскетизм, а заключался он в том, что после развода с отцом Шибова мама ни с кем не крутила, многие ее мысли клонило в одну сторону.

Шибов был любимчиком классной руководительницы. Она заходила к ним в гости чаще, чем к остальным, заносила книжки, которые Шибову стоило бы прочитать, даже летом заглядывала, даже и когда никого, кроме Шибова, не было дома, о чем-то они там разговаривали, о всяком летнем житье, Шибов поил ее чаем, и она уходила. У нее самой было двое детей: дочь лет шести, сын лет пятнадцати; видимо, имелась у нее какая-то пустота в душе, которая заставляла ее тащиться к Шибову в самый далекий от нее конец поселка, чего-то не хватало ей в ее собственных детях.

Мама, узнав об очередном таком визите, спросила:

– Тебе муж Лидии Сергевны по шее не надает за ваши беседы?

И вроде спрошено было по-доброму, но Шибов вспыхнул, будто уличили его в чем-то стыдном, хотя ничего плохого он не делал, ничего плохого не делала и Лидия Сергеевна. Когда Шибов прекратил сообщать маме, что классная руководительница забегала снова, все равно имелись бабушки на лавочке возле подъезда, и были уже другие слова: