Без очереди. Сцены советской жизни в рассказах современных писателей

Издалека пробился пионерский горн, и сквозь мелодичные бодрые оклики, пытаясь разгадать какой-то простой, но непонятный шифр, какую-то важную и простую тайну, которая затерялась в этих настойчивых звуках, я посмотрел вдаль, туда, где серая дорога достигала темного леса, а когда вернул взгляд, обнаружил Мишку.

Его ладная фигурка скользнула возле забора, и, перемахнув канаву, он побежал по-охотничьи резво.

В этом было что-то колдовское и невзаправдашнее.

“Где нож?” – с ужасом осознал я утрату.

И опять призывно задудел горнист.

Когда я догнал Мишку, он уже сидел на пыльных ступеньках магазина и невозмутимо улыбался, показывая розовые десны.

– Отдай мой нож! Ты чего молчишь? Отдай! Я знаю: он у тебя! Встань! – Я хлопнул его по карману.

Мишка вскочил, и, ожидая, что он ударит ответно, может, даже и ножом, я хлопнул его по другому карману, но он все так же улыбался и подставлялся моим отчаянным хлопкам, которые так и не вернули потерю…

– Где он?

Уловив направление его мерцающего взгляда, я подскочил к зарослям крапивы и, крикнув: “Дебил!”, полез в обжигающую гущу.

Я бил и топтал эти стебли ногами и щурился в надежде на проблеск стали, а потом, ошпаривая руки, стал шарить у земли.

А Мишка стоял и надзирал.

То последнее лето нашей дружбы неожиданно заглянуло в сентябрь. В конце августа я заболел и еще неделю проторчал на даче, а Мишку, как оказалось, привезли на выходные.

Об этом мне рассказала мама, встретившая его бабушку:

– Сходи к нему! Он теперь знаменитость. Его по телевизору, оказывается, показали, в программе “Время”. Весь их класс, и он за партой.

Странный жаркий поток подхватил меня, и вынес на улицу, и повлек в сторону знакомого адреса. Я спешил, радуясь его славе и знакомству с ним, позабыв о своем драгоценном ножичке, почему-то уверенный, что теперь в сиянии этой славы все будет как раньше.

Он сидел за столом у окна, подкрашенный золотистым светом. Повернул голову, холодно и пусто глядя.

– Миша, это правда, тебя по телевизору показали? – выпалил я, уже ощущая унизительную нелепость своего появления и вопроса.

Он смежил веки, лениво и презрительно.

Засуетилась, звякая чем-то настольным, бабушка:

– Мишенька, ну что же ты так? К тебе гость пришел…

Я шел от него и клялся, что-то шепча, едва сдерживая натиск слез. Ну ничего, я тебе еще отомщу, меня еще покажут по телевизору тысячу раз.

Мы сторонились друг друга.

Он сдружился с рыжеволосым Максом, который приделал моторчик к своему велику.

Несколько лет спустя, зимой, когда не стало Союза, умерли Мишкины дед и бабушка, и он перестал приезжать.

Дом его стоит пустой.

Может, он уже давно в Анголе.

Алексей Сальников

Лагерь и поход

Неизвестно, что должно было произойти, чтобы путевка в “Артек”, минуя областные и районные центры, проникла в уральский поселок, где жили пять тысяч человек и где обитал пионер Шибов, но это случилось. Этому чуду было простое объяснение: времена были еще советские, но уже не сказать что пионерские и комсомольские, пошла мода на разновозрастные отряды – этакие спин-оффы от пионерской организации, даже скауты потихоньку начинали возвращаться, будто оправившись от того, как по ним прошлись в “Кортике” и в “Судьбе Илюши Барабанова”. Тальков вовсю пел. Ладно Тальков, кассеты с “Сектором Газа” уже ходили по рукам. На этом фоне, видимо, решили, так уж и быть, наградить поездкой в Крым какого-нибудь активного провинциального пионера, которому еще хватало ума повязывать в школу обязательный красный галстук.

А Шибов был активным пионером. Он сам не понимал, что значит это “активный”, просто про него так сказали. Но совершенно так же сказали и про многих других, когда вручали грамоты в конце мая, в году, который уже не сулил ничего хорошего, потому что за те пять месяцев перед летними каникулами успела начаться война в Персидском заливе и распалась группа “Кар-Мэн”. Война оставила Шибова равнодушным, а вот расставание Лемоха и Титомира почему-то удручало. Шибов еще надеялся, что они сойдутся обратно, и не спешил выбрасывать журнальные и газетные вырезки с их интервью и портретами. Это была стадия отрицания.

Но так уж вышло, что тем артековским летом одна стадия отрицания Шибова погоняла другой. Да, всеми силами своего латентного подросткового чувства, похожего на гомосексуализм, он желал воссоединения яркой пары певцов и музыкантов, но в той же степени хотел и обратного: чтобы мама и ее внезапно возникший ухажер не собрались жить вместе. А все к этому шло, пугающе и стремительно.