Битва за Рим

Дослушав эту речь, сенаторы разразились рукоплесканиями с признательностью, какую могли испытывать только люди, собственными глазами видевшие деяния трибуна Сатурнина. Перед ними стоял особенный народный трибун – в первую очередь сенатор и только после этого слуга плебса.

Консулы, которые вот-вот должны были сложить с себя полномочия, обладали широкими взглядами; преторы, тоже отработавшие свой срок, мыслили не менее независимо. Поэтому Друз почти без сопротивления заручился согласием сената на вынесение обоих своих законов на обсуждение. Позиция новых консулов была более консервативной, тем не менее Секст Цезарь поддерживал Друза, а Филипп не подавал голоса. Возражал один Цепион, но поскольку все знали о его вражде с бывшим шурином, на его возражения никто не обращал внимания. Друз ожидал сопротивления в плебейском собрании, где очень сильны были всадники, но и там оно оказалось довольно слабым. Он объяснял это тем, что внес оба законопроекта на одном contio

и некоторое число всадников клюнули на приманку, спрятанную во втором законе. Шанс занять место в сенате, которого та же группа всадников ранее не имела, ввиду малочисленности сенаторского сословия, был большим соблазном. Кроме того, справедливым казалось и равное число участников в коллегиях присяжных, где нечетный член – пятьдесят первый присяжный – теперь оказывался всадником, тогда как председателем коллегии – сенатор. Честолюбие было удовлетворено.

Вся затея Друза строилась на согласии между двумя сословиями, сенаторским и всадническим: вместе они должны были выступить за перемены. Друз осуждал Гая Семпрония Гракха, забившего между ними клин.

– В разделении двух сословий повинен Гай Гракх, это он возвел искусственный барьер, ибо кто такой член сенаторской семьи, не являющийся сенатором даже сейчас, если не всадник? Если ему хватает денег, чтобы записаться всадником, его таковым и записывают, ведь в сенате уже много мест занято его родственниками. И всадники, и сенаторы принадлежат к первому классу! В одной семье могут оказаться члены обоих сословий, тем не менее по милости Гая Гракха мы страдаем от искусственного

разделения. Все зависит от цензоров. Вступив в сенат, человек не может заключать торговые сделки, не связанные с землей. Так было и так есть, – вещал Друз в плебейском собрании, где ему внимало большинство сенаторов.

– Такие деятели, как Гай Гракх, не должны вызывать восхищения или одобрения, – продолжал он, – но нет ничего дурного в том, чтобы претворить в жизнь кое-какие их идеи! Гай Гракх первым предложил увеличить число сенаторов. Однако из-за царившей тогда атмосферы, из-за жесткой оппозиции моего отца, а также из-за более сомнительных пунктов программы Гракха из этого ничего не вышло. Теперь, пусть я и сын своего отца, я даю этому предложению Гракха новую жизнь, видя, как оно полезно и благотворно в наше время! Рим растет. Общественные требования, предъявляемые к каждому гражданину, тоже повышаются. И при этом пруд, в котором мы отлавливаем наших государственных деятелей, застоялся и зарос. И сенату, и всадникам пора расширить и почистить этот водоем. Цель моих предложений – помочь обеим сторонам, всем обитателям этого пруда.

Законы были приняты в январе нового года, несмотря на сопротивление младшего консула Филиппа и Цепиона, одного из римских преторов. Друз мог облегченно перевести дух: начало было положено. Пока что он не нажил врагов. Возможно, питать особенно большие надежды и не следовало, но дело продвигалось гораздо лучше, чем он ожидал.

В начале марта он повел речь об ager publicus

, общественной земле, зная, что его маска непременно сползет и что ультраконсерваторы обязательно обнаружат, насколько опасен этот выходец из их среды. Но, посвятив в свой замысел принцепса сената Скавра, Красса Оратора и Сцеволу, Друз сумел переманить их на свою сторону. А раз это оказалось возможно, то он мог надеяться убедить и весь сенат.

Выступление Друза с первых же слов привлекло всеобщее внимание, обещая нечто неожиданное. Никогда еще он не был так собран, никогда еще его речь не была такой чеканной, а манера держаться – такой безупречной.

– Среди нас воцарилось зло, – начал Друз, стоя спиной к большим бронзовым дверям, которые он заранее попросил закрыть. Сделав паузу, он медленно оглядел весь сенат, словно обращаясь к каждому в отдельности. – Зло поселилось среди нас. Великое зло. Мы сами навлекли его на себя, сами его породили. Как? Тем, что самонадеянно считали все наши деяния достойными восхищения, верными и уместными. Из уважения к нашим предкам я не стану осуждать и чернить тех, кто положил начало злому злу, заседая в былые времена в этих благородных стенах.