Битва за Рим

Незадолго до того, как Катону-младшему исполнилось два года, Силон нанес Друзу последний визит; тот стал народным трибуном, и Силон счел неразумным и дальше демонстрировать Риму их крепкую дружбу. Силон, сам будучи отцом, любил общество детей, когда навещал Друза. Он, конечно, обратил внимание на маленькую шпионку Сервилию, наговорил ей комплиментов и со смехом отнесся к тому презрению, которым она облила его, простого италика. Он с удовольствием поиграл с четырьмя средними детьми и не пожалел для них веселых шуток, но Катон-младший привел его в ужас, хотя он не сумел объяснить Друзу причину своей неприязни к двухлетнему ребенку.

– В его присутствии я чувствую себя безмозглым животным, – признался Силон Друзу. – Все мои чувства и инстинкты кричат, что он – враг.

Все дело было в спартанской стойкости этого ребенка, хотя этим качеством полагалось восхищаться. Видя малыша, умудрявшегося не пролить ни слезинки, а только крепче сжать челюсти, даже сильно поранившись или получив незаслуженную взбучку, Силон чувствовал, что в нем вскипает гнев и что волосы у него встают дыбом. «Почему так происходит?» – спрашивал он себя, но никак не мог найти разумного ответа. Возможно, причина была в нескрываемом презрении Катона-младшего к простым италикам. Повинно в этом было, без сомнения, вредное влияние Сервилии. Правда, сталкиваясь с ней самой, он лишь безразлично отмахивался. Приходилось сделать вывод, что Катон-младший не из тех, от кого можно отмахнуться.

Однажды поток наглых вопросов, обрушенных Катоном-младшим на Друза, и полное бесчувствие малыша к доброте и терпению дяди настолько вывели Силона из себя, что он сгреб мальчонку в охапку, поднес к окну и, держа его над острыми камнями, пригрозил:

– Образумься, Катон-младший, не то я тебя выброшу!

Катон-младший умолк, замер, но на лице его застыло всегдашнее дерзкое выражение; сколько Силон его ни тряс, сколько ни грозил разжать руки, решимость ребенка оставалась прежней. Пришлось Силону поставить его на пол и, признавая свое поражение, покачать головой, глядя на Друза.

– Наше счастье, что Катон-младший еще так мал, – проговорил он. – Будь он взрослым, Италии было бы не убедить римлян!

В другой раз Силон спросил Катона-младшего, кого он любит.

– Брата, – ответил тот.

– А после него?

– Брата.

– Но кого еще, кроме него?

– Брата.

Силон повернулся к Друзу:

– Неужели он больше никого не любит? Даже тебя? Даже свою avia

, твою мать?

Друз пожал плечами:

– Это сама очевидность, Квинт Поппедий. Он никого не любит, кроме своего брата.

Силон реагировал на Катона-младшего в точности так же, как почти все остальные; выходило, что Катон-младший не способен внушать к себе любви.

Дети давно разбились на две враждебные группы: старшие объединились против потомства Катона Салониана, вследствие чего детскую непрерывно оглашали вопли и визг схваток. Логично было бы предположить преимущество Сервилиев-Ливиев хотя бы по причине их старшинства и весового превосходства, однако с тех пор, как Катону-младшему исполнилось два года и он смог сказать свое веское мужское слово, чаша весов склонилась на сторону Катонов. С Катоном-младшим никто не мог сладить, никому не удавалось обуздать его ни словесно, ни силой. Факты доходили до него медленно, зато он обладал всеми необходимыми для победы качествами: непробиваемым спокойствием, неутомимостью, упорством, голосистостью, непримиримостью кровного врага и беспощадностью маленького чудовища.

– Короче говоря, – сказал матери Друз, подытоживая свои впечатления от посещения детской, – мы собрали здесь все недостатки, присущие Риму.

Не только Друз и вожди италийцев провели лето в неустанных трудах. Цепион усердно обрабатывал всадников, совместными усилиями Варий и Цепион сплотили сопротивление комиция Друзу, а Филипп, чьи желания всегда обгоняли возможности его кошелька, не погнушался продаться группе всадников и сенаторов, основное богатство которых составляли латифундии.

Никто не знал, конечно, что грядет, но сенаторы были осведомлены о заявке Друза выступить на заседании всадников в сентябрьские календы и уже сгорали от любопытства. Многие из сенаторов, раньше поддавшиеся силе ораторского искусства Друза, теперь сожалели, что он был так речист; первоначальное стремление поддержать его пошло на спад, поэтому люди, собравшиеся в Гостилиевой курии в первый день сентября, были полны решимости не дать Друзу себя заговорить.

В кресле председателя восседал Секст Юлий Цезарь, ибо в сентябре фасции держал он, а значит, ритуалы, предварявшие начало заседаний, строго соблюдались. Сенаторы ерзали на своих местах, пока изучались предзнаменования, возносились молитвы, убирались следы священного жертвоприношения. Наконец сенат перешел к делу. Все, что предшествовало речи народного трибуна, было рассмотрено очень быстро.

Настал черед Друза. Он поднялся со скамьи трибунов под помостом консулов, преторов и курульных эдилов и занял свое привычное место у больших бронзовых дверей, которые он, как и в прошлый раз, попросил запереть.