Битва за Рим

Удар молнии повредил статую Юпитера Лацийского на Альбанской горе – ужасное предзнаменование. В день завершения ludi Romani кровавый дождь оросил храм Квирина, не выпав больше нигде, – величайший знак гнева божьего! Пришли в движение священные копья Марса. Землетрясение разрушило храм Марса в Капуе. Священный источник Геркулеса в Анконе впервые в истории высох, и это без всяких причин. На одной из улиц Путеол разверзлось огнедышащее жерло. Все ворота в стенах города Помпеи загадочным образом захлопнулись.

И это еще не все, отцы-законодатели, далеко не все! Я вывешу на ростре полный перечень, чтобы каждый римлянин сам мог увидеть, как грозно гневаются боги на законы Марка Ливия Друза. Ибо гнев богов страшен! Взгляните, что это за боги! Богини благочестия, верности и семейного долга. Квирин, бог собрания мужчин-римлян. Юпитер Лацийский – покровитель Лация. Геркулес, хранитель римской военной мощи и покровитель римских полководцев. Бог войны Марс. Вулкан, в чьей власти огненные озера под всей Италией. Богиня Ангерона, знающая тайное имя Рима, произнесение которого предвещает разрушение города. Сатурн, хранитель богатств Рима и его вечной славы.

– Но, с другой стороны, – медленно проговорил принцепс сената Скавр, – все эти предзнаменования могут указывать на то, какой ужасной будет участь Италии и Рима, если законы Марка Ливия Друза не останутся начертанными на досках.

Филипп, не обращая на него внимания, вернул свиток секретарю.

– Вывесить это на ростре прямо сейчас! – распорядился он и, сойдя с курульного помоста, остановился перед скамьей трибунов. – Сейчас в этом собрании пройдет голосование. Пусть все, кто выступает за признание законов Марка Ливия Друза недействительными, встанут справа от меня, а те, кто согласен оставить их в силе, – слева. Прошу!

– Я первый, Луций Марций, – вызвался великий понтифик Агенобарб, вставая. – Меня, великого понтифика, ты убедил полностью и окончательно.

Сенаторы, многие из которых были белее тог, молча потянулись со своих ярусов; почти все, кроме небольшой кучки, сгрудились справа от Филиппа, потупив глаза в выложенный плиткой пол.

– Голосование можно считать состоявшимся, – подытожил Секст Цезарь. – По решению этого собрания законы трибуната Марка Ливия Друза будут удалены из наших архивов, доски с ними будут уничтожены. Через три дня я созову всенародное собрание.

Последним покинул место голосования Друз. Короткое расстояние, отделявшее Филиппа от края скамьи трибунов, он преодолел с гордо вскинутой головой.

– Ты можешь, разумеется, наложить свое вето, Марк Ливий, – вкрадчиво проговорил Филипп. Все сенаторы замерли.

Друз невозмутимо посмотрел на Филиппа:

– Нет уж, Луций Марций, я не демагог. Исполняя свои обязанности народного трибуна, я всегда искал одобрения сената, и теперь мои законы объявлены недействительными. Повинуясь своему долгу, я склоняюсь перед решением равных мне.

Когда сенаторы разошлись, Скавр гордо сказал Сцеволе:

– Наш дорогой Марк Ливий все равно остался увенчан лаврами!

– Не спорю, – согласился Сцевола и огорченно передернул плечами. – Что ты на самом деле думаешь обо всех этих предзнаменованиях?

– У меня две мысли. Первая: никто никогда не подбирал с таким тщанием естественные приметы. И вторая: сдается мне, что если эти предзнаменования что-то и значат, так только то, что в случае отмены законов Марка Ливия разразится война с Италией.

Сцевола, конечно, находился вместе со Скавром среди сторонников Друза; поступи он иначе, друзья от него отвернулись бы. Но он был заметно встревожен и не скрывал колебаний.

– Да, но…

– Ты поверил, Квинт Муций?! – удивленно вскричал Марий.

– Нет-нет, этого я не говорю! – сердито отмахнулся Сцевола; здравый смысл боролся в нем с римским суеверием. – Но как же пот богини Ангероны и сползшая повязка? – Его глаза наполнились слезами. – А что вы скажете о смерти моего двоюродного брата Красса, самого близкого моего друга?

– Квинт Муций, – вступил в разговор подошедший к ним Друз, – я считаю, что Марк Эмилий прав. Все эти предзнаменования указывают на опасность отмены моих законов.

– Квинт Муций, ты состоишь в коллегии понтификов, – терпеливо продолжил Скавр. – Все началось с единственного явления, в которое еще можно поверить, – с утечки масла из статуи Сатурна. Но мы ожидали этого не один год! Потому статую и запеленали. Что до богини Ангероны, так нет ничего легче, чем проникнуть в ее храм, сдернуть повязку и вымазать ее чем-нибудь липким, чтобы остались капли. Молния, как все мы знаем, всегда ударяет в самую высокую точку, и тебе отлично известно, что храм Богинь Благочестия хоть и мал, да высок! О землетрясениях, огненных жерлах, кровавых дождях и лягушках – тьфу! Я даже говорить отказываюсь. Луций Лициний умер в своей постели. Всем бы нам такой безмятежный конец!

– Да, но… – все еще сомневался Сцевола.

– Полюбуйтесь на него! – воскликнул Скавр, обращаясь к Марию и Друзу. – Если даже его можно одурачить, то как винить остальных суеверных болванов?

– Ты не веришь в богов, Марк Эмилий? – в страхе вскричал Сцевола.