Битва за Рим

Троица знатных зрителей проникла в театр по тоннелю под кавеей и появилась примерно в дюжине рядов от помоста, в проходе, ведшем к орхестре – пустому полукругу между рядами и сценой. Впереди шествовали ликторы с фасциями, в которых поблескивали топоры, за ними выступали претор с легатом, рядом с ними семенил Фабриций. Замыкали шествие стражи. Жена Фабриция, которую еще не знакомили с римскими гостями, сидела с подругами справа от помоста, на один ряд дальше; первый ряд был отведен только для римских граждан.

При появлении процессии по рядам пиценов пробежал ропот, зрители подались вперед и вытянули шеи, желая разглядеть шествующих про проходу. Ропот перерос в рокот, в рык, в вой, перемежаемый улюлюканьем и свистом. Изумленный и обескураженный этим враждебным приемом, Квинт Сервилий из семейства Авгуров, задрав нос, взошел на помост и царственно воссел на своем курульном кресле, словно монарх. За ним на помост поднялись Фонтей и Фабриций. Ликторы и стражники заняли места в первом ряду по бокам от помоста, зажав голыми коленями свои фасции и копья.

Началась пьеса – одна из лучших, самых смешных у Плавта, сопровождаемая сладкозвучной музыкой. Состав исполнителей из странствующей труппы был смешанным: здесь были и римляне, и латиняне, и италийцы, но не греки, так как труппа играла только латинские комедии. Каждый год выступали они на празднике Пикуса в Аскуле-Пиценском, но на этот раз здесь царили новые антиримские настроения. Актеры принялись играть с удвоенным рвением, всеми средствами стараясь усилить комический эффект в надежде, что к концу представления сумеют развеселить пиценов, пришедших в театр в угрюмом настроении.

К несчастью, среди труппы тоже произошел раскол. Двое римлян из их числа беззастенчиво развлекали троицу на помосте, латиняне же и италики сосредоточились на жителях Аскула. После пролога стала разворачиваться интрига, главные действующие лица обменялись потешными репликами, красивая парочка запела дуэтом под аккомпанемент флейты. Потом зазвучала первая кантика знаменитого тенора, сопровождавшаяся звуками лиры. Певец, италиец из Самния, прославившийся не только голосом, но и умением импровизировать на злободневные темы, вышел на край сцены и запел, обращаясь непосредственно к зрителям на почетном помосте:

Привет тебе, о римский претор,

Привет – и брысь, ты зря приехал:На нашем празднике, вестимо,Мы презираем роскошь Рима.Напрасно ты свой взор незрячийПод веками брезгливо прячешь:

Не уследишь, как сын АскулаСвернет тебе с размаху скулу!А после наши горожанеСпесивца без порток оставят.Чем выше трон твой водружен,

Тем неустойчивее он,Тем злей пинок, тем гаже тина,Где суждено издохнуть Риму!

На этом импровизация прервалась: один из стражников Квинта Сервилия, не вставая, метнул в него копье, которое до этого сжимал коленями, и самнитский тенор упал замертво, пронзенный насквозь, с застывшим на лице выражением безграничного презрения.

Зал притих. Пицены не могли поверить в происшедшее, никто не знал, как поступить. Пока все сидели в оцепенении, актер-латинянин Саунион, любимец зрителей, лихорадочно зачастил из дальнего угла сцены, в то время как четверо его товарищей уносили мертвое тело; двое актеров-римлян куда-то подевались.

– Любезные пицены! – тараторил он, по-обезьяньи цепляясь за колонну и делая вид, что хочет на нее влезть; маска висела у него на руке. – Молю, не смешивайте меня с этими людьми! – Он указал на помост с римлянами. – Я простой латинянин, я тоже мучаюсь оттого, что по спине нашей ненаглядной Италии гуляют взад-вперед фасции, я тоже возмущен поступками этих заносчивых римских хищников!

При этих его словах Квинт Сервилий встал со своего курульного кресла, сошел с помоста, пересек орхестру и поднялся на сцену.

– Если ты не хочешь, чтобы и тебе проткнули грудь копьем, паяц, убирайся отсюда! – обратился он к Сауниону. – Никогда в жизни я еще не подвергался таким оскорблениям! Ваше счастье, италийское отребье, что я не приказываю своим людям перебить вас всех!

Он повернулся к залу, где акустика была так хороша, что слова, произнесенные обычным голосом, были отлично слышны в самых верхних рядах.

– Я не забуду сказанного здесь, – сказал он. – Римскому auctoritas нанесено смертельное оскорбление. Вы, червяки, копошащиеся в своей куче италийского дерьма, дорого заплатите за это, обещаю!