Битва за Рим

Дальше события разворачивались с такой скоростью, что никто потом не мог восстановить и объяснить их ход. Все пять тысяч пиценов в зале навалились одной ревущей, молотящей кулаками толпой на римлян в двух первых рядах. Из пустого только что полукруга орхестры на стражников, ликторов и римских граждан в тогах обрушились тысячи ударов. Не поднялось ни одно копье, не взмахнул ни один топор, прятавшийся до того среди прутьев фасций, не покинул ножен ни один меч. Стражников, ликторов, мужчин в тогах и их разодетых жен буквально разорвали на части. Театр утонул в крови, куски тел летали, как мячи, из края в край орхестры. Толпа ревела, визжала, рычала от радости и ненависти, превращая сорок пришлых римлян и двести римских торговцев и их жен в бездыханное кровоточащее мясо. Фонтей и Фабриций погибли в числе первых.

Не уцелел и Квинт Сервилий из семейства Авгуров. Толпа выплеснулась на сцену, прежде чем он сообразил ее покинуть, и с садистическим наслаждением оторвала ему уши, открутила нос, выдавила глаза, поотрывала все пальцы, чтобы потом содрать с них кольца, после чего под оглушительные вопли схватила за ноги, за руки и за голову и с легкостью порвала на шесть частей.

Когда все было кончено, пицены Аскула пустились в дикий пляс, потом собрали куски тел убитых римлян в высокую кучу на форуме, а тех римлян, которые не были в театре, таскали за волосы по улицам, пока они не испустили дух. К наступлению темноты в Аскуле не осталось в живых ни одного римского гражданина и даже ни одного родственника римских граждан. Город задраил свои тяжелые ворота и принялся обсуждать, как теперь запастись продовольствием и как выживать. Никто не жалел о вспышке безумия; в людях прорвался огромный назревший нарыв ненависти, и теперь они наслаждаясь своим неистовством, клялись никогда больше не покоряться Риму.

Через четыре дня после событий в Аскуле-Пиценском известие о них достигло Рима. Двое актеров-римлян, удравших со сцены, сумели спрятаться и, дрожа от ужаса, наблюдали из укрытия чудовищную расправу в театре, а потом улизнули из города, прежде чем захлопнулись его ворота. Четыре дня добирались они до Рима: то брели пешком, то упрашивали пустить их в запряженную мулами повозку или подсадить на коня, но боялись при этом вымолвить хотя бы словечко об Аскуле, пока не оказались в безопасности. Будучи актерами, они сумели описать увиденное так красочно, что весь Рим содрогнулся от такого небывалого ужаса. Сенат объявил траур по своему погибшему претору, а девы-весталки принесли жертву в память о Фонтее, отце своей новой малолетней товарки.

Если какое-то обстоятельство при этом и можно было назвать удачным, то разве что уже состоявшиеся выборы, благодаря которым сенат избежал опасности борений с Филиппом. Новыми консулами стали Луций Юлий Цезарь и Публий Рутилий Луп; известный своей порядочностью – Цезарь – по денежным соображениям оказался привязан к тщеславной, зато богатой посредственности – Лупу. В этом году снова было избрано восемь преторов, среди которых, как всегда, были патриции и плебеи, толковые и бестолковые. Курульным эдилом стал косоглазый младший брат консула Луция Юлия Цезаря Цезарь Страбон. Среди квесторов оказался не кто иной, как Квинт Серторий, обладатель заслуженного в Испании венка из трав, открывшего ему путь к любой должности. Гай Марий, двоюродный брат его матери, уже добился для Сертория сенаторского ценза, и после избрания новой пары цензоров ему было обеспечено место в сенате. С судопроизводством он был мало знаком, зато обладал прославленным для столь молодого человека именем, а также магической притягательностью для простонародья, отличавшей и Гая Мария.

В группу народных трибунов, весьма достойных, затесалось одно зловещее имя – Квинт Варий Север Гибрида Сукрон. Его носитель поклялся, что, как только новая коллегия вступит в должность, он постарается, чтобы все, кто поддерживал предоставление италикам гражданства, снизу доверху, поплатились за свою опрометчивость. Известие о бойне в Аскуле-Пиценском пришлось для Вария как нельзя кстати; еще не приступив к своим обязанностям, он без устали сновал между всадниками и завсегдатаями Форума, заручаясь поддержкой для своей программы возмездия в народном собрании. Сенат, уставший от бесконечных упреков Филиппа и Цепиона, не мог дождаться, когда истечет их год.

Вскоре после страшного известия из Аскула-Пиценского в Рим нагрянула депутация из двадцати италийских аристократов, присланная из новой столицы Италики, но ни словом не обмолвившаяся ни об Италике, ни об Италии; она всего лишь просила принять их в сенате, чтобы обсудить возможность предоставления римского гражданства всем живущим южнее – и не Арна и Рубикона, а реки Пад в Италийской Галлии! Новая граница была придумана словно специально для того, чтобы прогневить весь Рим, от сената до простонародья. Выходило, что вожди новой страны, Италии, жаждали уже не уравнивания в правах, а войны.