Битва за Рим

Квинт Сервилий Цепион мертв. Вчера я завел его вместе с войском в ловушку на пути из Карсиол в Сублаквей, выманив из Варии выдумкой о своем бегстве от марсов и похищении марсийской казны. Я привел осла, навьюченного позолоченными свинцовыми чушками. Ты же знаешь слабое место Сервилиев Цепионов! Сунь им под нос золото – и они забудут обо всем на свете!

Все до одного римские солдаты, которыми командовал Цепион, убиты. Цепиона я захватил живым и убил собственноручно. Я отрубил ему голову и пронес над своей армией на острие копья. Это за Друза. За Друза, Мамерк Эмилий! И за детей Цепиона, которые унаследуют теперь золото Толозы, причем львиная доля достанется рыжему кукушонку в Цепионовом гнезде. Если бы Цепион дожил до их совершеннолетия, то нашел бы способ оставить их без наследства. А теперь все перейдет им. Я рад сделать это для Друза, знаю, он был бы рад. Для Друза! Ради памяти о нем среди всех добрых римлян и италийцев.

Поскольку в этой несчастной семье ничто не смягчало удары судьбы, письмо Силона пришло через считаные часы после скоропостижной кончины Корнелии Сципионы, еще больше усложнив положение Мамерка. После смерти Корнелии Сципионы и Квинта Сервилия Цепиона у шестерых детей, живших в доме Друза, оборвались все родственные связи. Теперь они остались круглыми сиротами. Последним их родственником был дядя Мамерк.

Тому следовало забрать детей к себе в дом и самому заняться их воспитанием; они составили бы компанию его годовалой дочери Эмилии Лепиде. За месяцы, прошедшие после гибели Друза, Мамерк полюбил всех детей, даже маленькое чудовище Катона-младшего, чей непреклонный нрав он считал достойным жалости, а любовь к брату, Цепиону-младшему, – восхищения. Мамерк не допускал даже мысли, что оставит их, – до тех пор пока не вернулся домой с похорон матери и не сообщил о своем намерении жене. Они были женаты всего пять лет, и Мамерк до сих пор был влюблен в жену. Не нуждаясь в деньгах, он женился по любви, пребывая в приятном заблуждении, что жена отвечает ему взаимностью. Но та, принадлежа к обнищавшей и близкой к отчаянию ветви Клавдиев, не любила мужа, а просто вцепилась в него мертвой хваткой. Детей она тоже не любила, даже собственная дочь ей уже наскучила; она поручала ее нянькам, успевшим избаловать малышку.

– Их здесь не будет! – отрезала Клавдия Мамерка, не дав мужу договорить до конца.

– Но им больше некуда деваться! – Мамерк испытывал одно потрясение за другим; только что он похоронил мать, и тут такое!..

– У них огромный роскошный дом – нам бы такой! Денег осталось столько, что им трудно найти применение! Найми им армию нянек и учителей и оставь там, где они есть. – Она стиснула зубы, уголки ее рта опустились. – Выбрось это из головы, Мамерк! Ноги́ их здесь не будет!

Он превратил жену в своего идола, и сейчас этот идол дал первую трещину, но ей этого было не понять. Мамерк застыл, глядя на жену в изумлении. С трудом двигая челюстями, он проговорил:

– Я настаиваю.

Она приподняла брови:

– Можешь настаивать, пока вино не превратится в уксус, муж! Это ничего не изменит. Ноги́ их здесь не будет! Либо они, либо я.

– Сжалься, Клавдия! Они остались круглыми сиротами!

– Почему я должна их жалеть? Голод им не грозит, образование они получат. Все равно ни один из них не знает толком, что значит иметь родителей, – сказала Клавдия Мамерка. – Обе Сервилии – высокомерные стервы, Друз Нерон – болван, остальные – рабское отродье. Пусть живут, где живут.

– Им нужен нормальный дом, – возразил Мамерк.

– У них и так нормальный дом.

Мамерк уступил – не из-за слабости, а по соображениям практического характера: принудив Клавдию к повиновению, он ничего не добился бы. Если бы он привел детей к себе в дом после этого объявления войны, их участь была бы еще незавиднее. Он не мог находиться дома безотлучно, а реакция Клавдии указывала на то, что она непременно станет вымещать свою злобу на детях.