Битва за Рим

– Мы победим, Луций Цезарь! – произнес Сулла очень серьезно. – Говорю тебе, я слышу шум крыльев Виктории в воздухе! Мы сотрем италиков в порошок. Победить нас в нескольких битвах они еще могут, но одержать победу в войне – ни за что! Это никому не под силу. Рим – это Рим, могучий и вечный. Я верю в Рим!

– Я тоже, Луций Корнелий, я тоже! – раздраженно ответил Луций Цезарь. – Поезжай! Помоги Гаю Марию, ибо, клянусь, мне от тебя мало проку!

Сулла вскочил на ноги и уже бросился к дверям дома, где расположился Луций Цезарь, когда сообразил обернуться. Он был так занят письмом и мыслями о Гае Марии, что не обратил внимания на наружность Луция Цезаря. Теперь Суллу обуял страх: у командующего был землистый цвет лица, он казался вялым, дрожал, обливался потом.

– Ты здоров, Луций Юлий? – спросил Сулла.

– Да-да!

Сулла вернулся и снова сел:

– Нет, ты нездоров.

– Я ни на что не жалуюсь, Луций Корнелий.

– Тебе нужен врач!

– Где его взять в этой дыре? Притащится какая-нибудь вонючая старуха и пропишет пойло из свиного навоза и болтушку из толченых пауков.

– Я поеду через Рим. Пришлю тебе оттуда Сицилийца.

– Пусть тогда едет в Эсернию, потому что он найдет меня уже там, Луций Корнелий. – По лбу Луция Цезаря струился пот. – Можешь идти.

Сулла пожал плечами и поднялся:

– Побереги себя! У тебя лихорадка.

Чему быть, того не миновать. С этой мыслью он вышел, в этот раз уже не оглядываясь. Луций Цезарь полезет в теснину Мелфы, хотя болен и не сможет толком командовать войсками. Там его ждет засада, придется ему ползти обратно в Теан Сидицийский и вторично зализывать раны, оставив на дне проклятого ущелья драгоценных воинов, которых не воскресить. Почему они всегда так упрямы, почему так глухи к голосу разума?

Неподалеку ему встретился Свиненок, тоже угрюмый.

– У тебя там больной! – сказал Сулла, указывая кивком на дом командующего.

– И не говори! – взвыл Метелл Пий. – Его и здорового-то не развеселишь, а уж теперь просто руки опускаются! Что ты натворил, почему впал в немилость?

– Я посоветовал ему забыть об Эсернии и выбить самнитов из Западной Кампании.

– Да, в своем теперешнем состоянии наш командующий не мог такого вынести! – сказал Свиненок с кривой ухмылкой.

Суллу всегда умиляло заикание Свиненка.

– Что-то ты в последние дни не заикаешься, – сказал он.

– Тебе обязательно надо было мне об этом н-н-напомнить, Луций Корнелий? Я не з-з-з-заикаюсь, когда перестаю об этом думать, п-п-проклятье!

– Вот как? Интересно! Раньше ты не был заикой. Когда это началось? С Аравсиона?

– Да. Н-н-н-никому такого не пожелаю. – Метелл Пий набрал в легкие побольше воздуху и попытался выкинуть из головы мысли о затруднении с речью. – Сейчас ты у него не в ч-ч-чести, поэтому он вряд ли п-поделился с тобой, что собирается сделать, когда вернется в Рим.

– Нет. Что у него за план?

– Предоставить гражданство всем италикам, кто не поднимал против нас меча.

– Ты шутишь?!

– Я, Луций Корнелий?! Находясь у него в подчинении? Я уже разучился шутить. Это правда, клянусь, чистая правда! Когда здесь станет спокойно – а так всегда бывает к концу осени, он скинет доспехи и снова облачится в т-т-тогу с пурпурной каймой. Он обещает, что последним его деянием в должности консула станет предоставление гражданства всем не воевавшим против нас италикам.

– Это измена! Ты хочешь сказать, что он и остальные безмозглые болваны в командовании положили тысячи людей, не умея даже сохранить верность своему делу? – Сулла дрожал от возмущения. – Ты хочешь сказать, что он ведет шесть легионов в ущелье Мелфы, зная наперед, что все потери, которые он понесет, будут бессмысленны? Зная, что скоро отворит заднюю калитку Рима для всех италиков полуострова? Ведь произойдет именно это! Все они к нам ринутся, от Силона и Мутила до последнего их вольноотпущенника, ставшего клиентом… Нет, только не это!

– Что толку кричать на меня, Луций Корнелий? Я буду среди тех, кто станет до самого конца бороться против гражданства для всех.

– У тебя не будет даже такой возможности, Квинт Цецилий. Ты будешь на поле боя, а не в сенате. Из борцов останется один Скавр, но он слишком стар. – Поджав губы, Сулла уставился на людную улицу. – Голосовать будет Филипп и остальные saltatrices tonsae. А эти проголосуют за. Вместе с комицием.

– Ты тоже будешь на поле боя, Луций Корнелий, – грустно сказал Свиненок. – Я с-с-слышал, что тебя отправляют помощником к Гаю Марию, старому толстому олуху-италику. Держу пари, ему закон Луция Юлия придется по нраву!

– В этом я не уверен, – возразил Сулла со вздохом. – Бесспорно одно, Квинт Цецилий, Гай Марий прежде всего вояка. Покуда он продолжит воевать, марсов, претендующих на гражданство, будет становиться все меньше.

– Будем надеяться, Луций Корнелий. Потому что, когда Гай Марий войдет в сенат, наполовину состоящий из италиков, он снова станет Первым Человеком Рима. И консулом в седьмой раз.

– Этого я не допущу, – пообещал Сулла.