Битва за Рим

– Я не лев с мечом и щитом, – голос Цицерона сорвался, – но и не мышь. Правда в том, что мои руки и ноги совершенно бесполезны, и поделать с этим я ничего не могу.

– Но когда ты принимаешь всякие позы на Форуме, все идет как надо?

– Так ты меня знаешь? – задохнулся Цицерон.

– Конечно. – Густые ресницы с притворной скромностью прикрыли блестящие глаза. – Сам-то я не мастак произносить речи, и это тоже правда. Годами мои учителя нещадно пороли меня и не добились ничего. По мне, так это пустая трата времени. Мне некогда утруждаться, уча, в чем разница между sententia и epigramma, не говоря уже о color и descriptio!

– Но как же ты надеешься назваться Великим, если не умеешь говорить? – удивился Цицерон.

– А как ты надеешься стать великим, когда не умеешь управляться с мечом?

– Понимаю. Ты хочешь стать вторым Гаем Марием.

Но это сравнение не польстило Помпею, и он нахмурился.

– Не другим Гаем Марием, – проворчал он, – я буду собой. И по сравнению со мной Гай Марий будет выглядеть мальчишкой!

Цицерон хихикнул, его темные глаза под тяжелыми веками блеснули.

– О, Гней Помпей, хотелось бы это увидеть!

Оба юноши вдруг как по команде обернулись: рядом с ними стоял Гней Помпей Страбон. Несмотря на невысокий рост, выглядел он очень внушительно. Отец и сын были довольно похожи, разве что глаза у Помпея-старшего были не настолько синие и так скошены, что казалось, они и правда не видят ничего, кроме переносицы. В этом было что-то загадочное и в то же время отталкивающее, потому что никогда нельзя было понять, на что на самом деле он смотрит.

– Кто это? – спросил он сына.

При этих словах Помпей-младший вдруг сделал жест, который Цицерон с благодарностью будет вспоминать всю жизнь, – крепко обнял за плечи Цицерона и слега сжал их.

– Это мой друг, Марк Туллий Цицерон, – беззаботно ответил он, – его прикомандировали к тебе, отец, но ты не беспокойся, я сам им займусь.

– Ха, – хмыкнул в ответ Помпей Страбон, – кто направил тебя ко мне?

– Марк Эмилий Скавр, принцепс сената, – тихо ответил Цицерон.

Старший консул кивнул:

– Ну конечно он, старая ехидна! Бьюсь об заклад, сейчас сидит себе дома и ухмыляется. – Помпей повернулся, теряя интерес. – А тебе, стручок, повезло, что ты друг моего сына. А то скормил бы тебя своим свиньям.

Лицо Цицерона горело. Дома никогда не сквернословили, отец считал крепкие словечки вульгарными, и брань не допускалась. Юноша остолбенел, услышав такие слова из уст первого консула.

– Ну ты просто девица, Марк Туллий, – ухмыльнулся Помпей.

– На нашем великом латинском языке можно изъясняться с куда большим изяществом, – с достоинством ответил Цицерон.

При этих словах его новый друг угрожающе нахмурился.

– Ты что же, не одобряешь моего отца? – сурово спросил он.

Цицерон поспешно ретировался:

– Что ты, Гней Помпей, это я в ответ на девицу!

Напряжение спало. Помпей заулыбался вновь:

– Ну и хорошо. Не люблю тех, кто выискивает недостатки у отца! – Он с любопытством посмотрел на Цицерона. – Сквернословят повсюду, Марк Туллий. Даже поэты вставляют эти словечки в свои стихи время от времени. Их пишут на стенах, особенно рядом с борделями и общественными уборными. И если командующий не будет называть своих солдат cunni и

mentulae, а иногда и похлеще, они подумают, что он какая-нибудь старая дева.

– А я закрываю глаза и затыкаю уши, – ответил Цицерон. – Благодарю тебя за покровительство. – Он решил перевести разговор на другую тему.

– Не за что, Марк Туллий. Между нами: мы с тобой составим отличную пару. Ты поможешь мне с отчетами и письмами, а я тебе – с мечом и щитом.

– Идет, – сказал Цицерон, нерешительно переминаясь с ноги на ногу.

– Что еще? – спросил Помпей, собираясь уходить.

– Я не успел отдать твоему отцу приказ.

– Выброси его, – спокойно ответил Помпей. – С сегодняшнего дня ты мой. Отец на тебя и не посмотрит.

Он пошел в сад, и на этот раз Цицерон последовал за ним. Они устроились на ярком солнце, и Помпей, который отрицал всякую склонность к риторике, продемонстрировал, что и он не прочь поболтать, вернее, посплетничать.

– Слыхал про Гая Веттиена?

– Нет, – ответил Цицерон.

– Он себе пальцы на правой руке оттяпал, чтобы в армию не забрали. Городской претор Цинна приговорил его пожизненно прислуживать в капуанских бараках.

Цицерон вздрогнул.

– Необычный приговор, не считаешь? – спросил он с интересом. В юноше пробудилось профессиональное любопытство.

– Да, приговор и должен был быть показательным. Нельзя было позволить ему отделаться ссылкой и штрафом. Мы же не какие-нибудь восточные деспоты, мы не бросаем людей в темницу, чтобы они гнили там до самой старости, а то и хуже – умерли. Мы и месяц никого не держим в заключении. Думаю, Цинна вынес прекрасное решение, – ухмыльнулся Помпей, – эти парни в Капуе превратят жизнь Веттиена в постоянную пытку.

– Смею сказать, так и будет. – Цицерон с трудом сглотнул ком, застрявший в горле.

– Ну а теперь ты, ну давай же!

– Давай – что?

– Расскажи что-нибудь.

– Даже не знаю, Гней Помпей.

– Как звали вдову Аппия Клавдия Пульхра?

– Не знаю, – ответил Цицерон.