Битва за Рим

Они были едва знакомы – Цинна был почти на тридцать лет моложе, – однако из речей Цинны в сенате можно было заключить, что он относится к почитателям Мария. Он проявил себя как хороший городской претор – первый, чье преторство пришлось на военное время, когда оба консула отсутствовали в Риме, однако известные события разрушили его надежды составить себе состояние, управляя какой-нибудь провинцией.

Прошло два года, и теперь он отчетливо понимал, что у него нет средств дать приданое за дочерьми, и сомневался, может ли он устроить сыну карьеру в сенате, или тому вечно придется оставаться среди заднескамеечников. То, что сенат наделил его полномочиями командовать на марсийском театре после смерти консула Катона, ничуть его не обрадовало. На его долю выпали лишь заботы по укреплению того, что было расшатано человеком столь же наглым, сколь и несведущим в военном деле. О, если бы он получил назначение в богатую провинцию!

Это был коренастый, краснолицый человек с тяжелой челюстью, довольно некрасивый, что не помешало ему составить отличную партию: его жена, Анния, происходила из богатой плебейской семьи, уже двести лет гордившейся своими консулярами. В этом браке появилось трое детей: две девочки, пяти и пятнадцати лет, и мальчик, которому уже сравнялось семь. Аннию очень красили рыжие волосы и зеленые глаза. Старшая дочь пошла в мать, младшие дети – в отца. Все это не имело никакого значения до той поры, пока великий понтифик Гней Домиций Агенобарб не навестил Цинну, чтобы посватать его старшую дочь за своего старшего сына Гнея.

– Нам, Домициям Агенобарбам, нравятся рыжие жены, – без обиняков начал великий понтифик. – Твоя девочка, Корнелия Цинна, как раз то, что надо: она подходящего возраста, патрицианского рода и рыжая. Вначале я подумывал о дочери Луция Суллы. Но та, увы, выходит замуж за сына Квинта Помпея Руфа. Однако твоя дочь нам тоже подойдет. Знатностью она утрет нос любому, а приданое, думаю, будет и побольше?

Цинна сглотнул и вознес молчаливую хвалу Юноне Соспите и Опе, богине плодородия. Ему оставалось лишь уповать на наместничество в какой-нибудь богатой провинции.

– К тому времени, когда моя дочь достигнет брачного возраста, я дам за ней пятьдесят талантов. Больше не могу. Этого хватит?

– О, вполне! – ответил Агенобарб. – Гней – мой главный наследник, так что твоя девочка будет хорошо устроена. Тягаться со мной богатством в Риме могут человек пять или шесть. У меня тысячи клиентов. Нельзя ли нам провести церемонию обручения сейчас?

Все это происходило за год до того, как Цинна получил претуру. Тогда он считал, что время терпит: когда придет пора сдержать слово и дать за дочерью обещанное приданое, деньги найдутся. Если бы Анния была свободна распоряжаться своим состоянием, дела устроились бы куда проще, но ее отец позаботился о том, чтобы после ее смерти детям не досталось ни сестерция.

Когда Гай Марий разбудил Луция Корнелия Цинну, заходящий месяц еще не покинул небосклон. Тогда Цинна не подозревал, чем обернется эта встреча. Пока он одевался, на сердце у него было тяжело: ему предстоял неприятный разговор с отцом, чей сын подавал столько надежд.

Великий человек вошел в шатер командующего в сопровождении весьма примечательной свиты: невзрачного человека лет пятидесяти и поразительно красивого мальчика. Мальчик-то и прислуживал старику, и было видно, что он уже привык и хорошо знает свои обязанности. Цинна было принял его за раба, но амулет-булла на шее и достоинство, с которым он держался, выдавали в нем патриция, превосходившего Корнелиев родовитостью. Когда Мария усадили в кресло, мальчик встал по левую руку от него. Второй спутник занял место чуть поодаль.

– Луций Корнелий Цинна, это мой племянник Гай Юлий Цезарь-младший и мой друг Луций Декумий. При них ты можешь говорить совершенно свободно.

Правой рукой Марий поднял все еще беспомощную левую и уложил ее на коленях. Цинна подумал, что римские сплетни – если подумать, довольно старые сплетни, – как всегда, все переврали: Марий вовсе не выглядел развалиной и владел своим телом куда лучше, чем они предполагали. Великий человек. К счастью, не такой уж грозный противник.

– Ужасное дело, Гай Марий.

Марий обвел шатер внимательным взглядом. Когда он удостоверился, что кроме них там никого не было, он посмотрел Цинне прямо в лицо и заговорил:

– Мы одни, Луций Цинна?

– Совершенно.

– Хорошо. – Марий поудобнее устроился в кресле. – О том, что случилось, я узнал от своей жены. Квинт Лутаций навестил меня, однако не застал дома. Он рассказал все ей, а уж она передала мне. Я понял так, что мой сын обвиняется в убийстве консула Луция Катона во время битвы и что есть какой-то свидетель. Или свидетели. Так ли это?

– Боюсь, что так.

– Сколько свидетелей?

– Один.

– И кто он? Честный человек?

– Безукоризненно, Гай Марий. Это контубернал, Публий Клавдий Пульхр, – ответил Цинна.