Битва за Рим

– Все назад, в лагерь, – коротко скомандовал он. – С женщинами и детьми разберемся завтра. Внутри охрана не нужна. Заприте ворота, и пусть патруль обходит город всю ночь. – Трупы и кровавые лужи оставались на площади – никаких приказов на их счет отдано не было.

Утром консул вернулся к судилищу. Чудовищный вид форума нисколько не смягчил его сердца. Все уцелевшие были согнаны и выстроены за пределами площади. Приговор был для всех один:

– Вы немедленно покинете город в том, что на вас. Вы не можете взять с собой ни еды, ни ценностей, ни памятных вещей.

За два года осады Аскул заметно обнищал. Деньги, возможно, кое у кого еще и водились, но ценностей не было почти никаких. Тем не менее всех, кому было позволено покинуть город, прежде тщательно обыскали. Никому не разрешили вернуться в дома, из которых днем ранее их вывели. Группы женщин и детей просто погнали за городские ворота, словно овец. Перед ними лежали земли, обобранные до нитки легионами Помпея. Ни мольбы о помощи, ни завывания перепуганных насмерть детей не тронули солдат. И не такое видали. Красивые женщины достались командирам и центурионам, миловидные – легионерам. И когда через несколько дней их перестали насиловать, оставшихся в живых отправили вслед за матерями и детьми – уносить ноги по голой, обескровленной войной пустыне, в какую превратился этот край.

– Здесь нечего взять в Рим для моего триумфа, – сказал консул, когда все было кончено и он мог встать со своего курульного кресла. – Все, что здесь есть, отдать моим солдатам.

Цицерон спустился с трибуны следом за консулом Помпеем и во все глаза смотрел на то, что представлялось ему самой чудовищной бойней за историю человечества. Он смотрел теперь уже без тошноты, без сострадания, без каких-либо чувств вообще. Зато его обожаемый друг Помпей-младший, который был так добр к нему, Цицерону, лишь беззаботно насвистывал, пробираясь между глубокими лужами крови, и с удовольствием обводил взглядом своих небесных глаз груды обезглавленных тел.

– Я попросил Попликолу оставить двух очень недурных бабенок для нас, контуберналов, – сказал Помпей, пропуская Цицерона, чтобы тот не наступил в лужу крови. – Отлично развлечемся! Ты уже когда-нибудь видел, как этим занимаются? Если нет – сегодня ночью увидишь!

Цицерон с трудом подавил то ли всхлип, то ли стон.

– Гней Помпей, я не трус, – смело ответил он, – но у меня нет вкуса к войне. Честно сказать, меня от нее тошнит. А после того, чему я стал свидетелем за последние два дня, меня не взволновало бы даже, увидь я Париса на ложе с Еленой! Что же касается аскуланских женщин – меня, пожалуйста, уволь! Я лучше на дереве посплю.

Помпей засмеялся и обвил рукой худые поникшие плечи своего друга.

– О, Марк Туллий, ты – самая целомудренная весталка из всех, кого я встречал! – сказал он. – Враг есть враг! Можно ли сочувствовать людям, которые не только восстали против Рима, но также убили римского претора и многие сотни римлян, буквально разорвав их на части! Словно дикие звери. Лезь на свое дерево, раз тебе так хочется. Мне больше достанется.

С площади они пошли по короткой широкой улице к главным воротам. И здесь было то же: ряд жутких трофеев Помпея – голов с лоскутьями кожи там, где меч перерубил шею, и провалами по обе стороны носа – птицы постарались, – тянулся вокруг городской стены, на сколько хватало глаз. Цицерон почувствовал ком в горле, но ничем себя не выдал: он уже отлично знал, как держать себя в руках, чтобы не заслужить вечного презрения консула Страбона, поэтому и сейчас, перед его сыном, который продолжал болтать, ничего не замечая, не ударил в грязь лицом.

– Здесь нет ничего для триумфа, – говорил Помпей, – но мне попалась отличная сеть для ловли диких птиц. А отец дал мне несколько дюжин свитков. Всё сочинения моего прадедушки Луцилия, никто из нас о них даже не слыхал. Должно быть, это работа местного переписчика – уже из-за одного этого стоит держать их дома. Да и почерк красивый.

– У них нет еды и теплой одежды, – сказал Цицерон.

– У кого?

– У аскуланских женщин и их детей.

– Надеюсь, нет.

– А что будет с тем… внутри?

– Ты имеешь в виду трупы?

– Да, я имею в виду трупы. И кровь. И головы.

– Со временем они сгниют.

– И отравят все вокруг?

– Отравят кого? Когда мой отец забьет ворота, ни одного живого существа не останется внутри Аскула-Пиценского. Если кто-нибудь из женщин и детей проскользнет назад, когда мы уйдем, им не попасть внутрь. С Аскулом покончено. Тут больше никто не будет жить, – заявил Помпей.

– Я понимаю, почему твоего отца называют Мясником, – сказал Цицерон, не думая, что эти слова могут прозвучать как оскорбление.

Помпей же счел их похвалой. Кое в чем он был самым твердолобым и неуступчивым человеком на свете.

– Неплохое прозвище, да? – спросил он грубовато, потому что боялся выглядеть неженкой, слишком явно показывая, как сильно любит отца. Он прибавил шагу. – Прошу тебя, Марк Туллий, пошевеливайся. Обидно будет, если эти cunni начнут без меня, а ведь это я расстарался добыть нам женщин в обход остальных.