– Я даже хотел уступить законно порученное мне командование в войне с царем Понта Митридатом Гаю Марию. Но пять легионов, составляющих мое войско, не желали этого. Я стою здесь не только как законно избранный старший консул, но и как законный представитель римских солдат. Они сами приняли решение идти в Рим. Это был их выбор. Не для того, чтобы захватить Рим, не для того, чтобы обращаться с римлянами как с врагами. А чтобы показать народу Рима, как они относятся к противоправному закону, вырванному у народного собрания оратором, намного более искусным, чем я, по наущению старого больного человека, который был некогда нашим героем. Однако прежде, чем мои воины получили возможность говорить с вами, им пришлось столкнуться со скопищем вооруженных негодяев, которые не позволяли им мирно пройти по городу. Это были банды головорезов, собранные из рабов и вольноотпущенников Гая Мария и Публия Сульпиция. Не добропорядочные граждане воспрепятствовали моим воинам войти в город, и этот факт о многом говорит. Уважаемые граждане Рима собрались сегодня здесь, чтобы выслушать меня. Я выставляю на ваш суд мои аргументы и аргументы моих солдат. И я, и они, мы просим только об одном. Не отнимать у нас то, что принадлежит нам по праву. Позволить делать то, что мы обязаны сделать по закону, – воевать с понтийским царем Митридатом.
Он набрал в легкие побольше воздуха, и, когда снова заговорил, голос его зазвучал громко и пронзительно, словно фанфара.
– Я иду на Восток, зная, что я здоров телесно и душевно, что я способен дать Риму то, чего он заслуживает, – победу над глубоко порочным чужеземным царем, жаждущим провозгласить себя царем Рима, который убил восемьдесят тысяч наших мужчин, женщин и детей, когда они из последних сил цеплялись за алтари, в слезах моля богов защитить их! На моей стороне закон. Я могу выразиться иначе. Римские боги на моей стороне. Римские боги почтили меня своим доверием.
Это была победа. Как только он сделал шаг в сторону, уступая место более искусному оратору в лице великого понтифика Квинта Муция Сцеволы, Сулла уже знал, что победа за ним. Потому что, несмотря на свою впечатлительность и слабость, которую они питали к серебряным языкам и золотым голосам, граждане Рима были разумны и рассудительны. Они видели очевидное и признавали здравые идеи, если они были преподнесены им дельно и убедительно.
– Я бы предпочел, чтобы ты нашел другой способ отстоять свои права, Луций Корнелий, – сказал ему Катул Цезарь, когда собрание закончилось. – Но я вынужден тебя поддержать.
– А разве был у него другой способ? – спросил Антоний Оратор. – Давай, Квинт Лутаций, назови хоть один!
Ответ последовал от его брата Луция Цезаря.
– Луций Корнелий мог остаться в Кампании со своими легионами и отказаться сложить с себя командование.
Цензор Красс фыркнул:
– О, конечно! И что, по-твоему, произошло бы, после того как Сульпиций и Марий собрали бы оставшиеся в Италии силы? Если бы никто из них не отступил, не сложил полномочия, началась бы
– Ты прав, Публий Лициний, – ответил Антоний Оратор.
На этом они закончили спор. Все осуждали тактику Суллы, но никакого альтернативного решения никто предложить не мог.
В течение следующих десяти дней Сулла и другие главы сената продолжали выступать с речами на Римском форуме, постепенно завладевая умами, склоняя на свою сторону римский народ. Их беспощадная кампания была нацелена на развенчание Сульпиция и мягкое отстранение Гая Мария как старого больного человека, которому следует уйти на покой и почивать на лаврах.
После скорых дисциплинарных казней за мародерство легионы Суллы вели себя безупречно и расположили к себе гражданское население. Их кормили и даже стали баловать, особенно после того, как прошла весть, что это
– Я не доверяю народу, – поведал Сулла главам сената, который теперь был столь мал, что только главы его и остались. – Как только я благополучно исчезну за морями, тут же возникнет очередной Сульпиций. Поэтому я намерен ввести закон, который это предотвратит.