Блэк Виллидж

Скворцов прождал три секунды, потом схватил карабин и выстрелил. «Сами туда и идите», – прокомментировал он. Эхо от выстрела долго терзало тишину, дым и запах пороха рассеялись, блондинчик опрокинулся назад, и спустя с трудом поддающееся оценке время обнаружилось, что он лежит без движения на полу животом вверх. «Статья 58-9, вредные элементы», – продолжал бритоголовый, тот, в чьих руках было постановление правосудия. Складывалось впечатление, что он не в состоянии действовать, не дочитав до конца свой документ: возможно, он до такой степени уважал давным-давно устоявшуюся процедуру, установленную законом и идиотическую. «Имя Огул, отчество неизвестно, фамилия Скворцов, неграмотный, местожительство смотри в приложении, национальность неизвестна, наказанию по неизвестным причинам не подвергался». На полу первый полицейский чуть пошевелил руками и застонал. Чтец прервался, чтобы оглядеть напарника. Несколько минут раненый через не могу полз в направлении двери. Когда ему оставалось менее метра, он вдруг напрягся и застыл. Сорокалетний вновь переключил внимание на административный документ и, пробежав его, не разжимая губ, глазами, подвел итог, перейдя на просторечье. «Нужно тебя закопать, – сказал он. – Таков закон».

«Сами туда идите, – проворчал Скворцов. – Я не из ваших». Он выстрелил во второй раз, но не попал в цель. Полицейский бросился на него, вырвал из рук карабин, замер перед ним, запыхавшийся и разъяренный. «Паразитов вроде тебя, их нужно…» – начал было он, потрясая оружием. Его фраза осталась незаконченной, и на протяжении нескольких секунд казалось, что она вот-вот будет завершена, но к ней ничего не добавилось, разве что раздосадованная икота. Чтец пожал плечами, закинул карабин за спину, пошел открыть дверь, подхватил и вытащил наружу больше не реагировавшего на окружающее блондинчика со шрамом и, прежде чем закрыть за собой дверь и отправиться к ближайшему полицейскому посту, выдернув чеку, швырнул в дом Скворцова гранату.

Граната взорвалась, произведя в замкнутом пространстве оглушительный грохот, но взрывная волна никак не подействовала на Огула Скворцова, и спустя каких-то пять или шесть дней все токсичные субстанции и обугленные остатки канули в небытие. Словно никакого вторжения полиции и не было.

В доме вновь воцарились тишина и спокойствие. Наступил ноябрь, а с ним выпал снег, установилось свойственное для зимы безмерное исконное отсутствие шума и суеты. К концу месяца Огул Скворцов встал и направился во вторую комнату своего обиталища, в комнату, где несколькими годами ранее еще спал вместе со своей женой Лидией Шмейн или, скорее, делил с ней бессонницу, которая мучила их обоих. Они познакомились в расцвете юности и оставались едины, несмотря на разлуки и нескончаемые скитания по лагерям. Когда они смогли наконец жить вместе без тревог, без перспектив новых ломок и тюрьмы, они, по сути, были лишь парой стариков и, низостью судьбы, их счастливое совместное существование не продлилось долго.

Лидия Моисеевна исчезла на ровном месте, и все ее поиски ни к чему не привели. Скворцов думал, что ее арестовали в качестве свидетеля по какому-то делу, что она, находясь в предварительном заключении, заболела, и, не зная, что с ней делать, ее попросту прикончили и выкинули тело подальше в лес, чтобы об аутопсии и подобающем погребальном рассеивании позаботились волки.

Он подошел к зеркалу, висящему на стене между сундуком и ночным столиком, и подул на него, чтобы определить, какое место занимает нынче на биологической шкале. Он чувствовал себя не вполне в своей тарелке и, несмотря ни на что, хотел получить доказательство своего существования. Он не строил иллюзий, но, когда на стекле не осело ни капли пара, раздраженно махнул рукой. «Сволочи, – проворчал он. – Отняли у меня даже это!»

Следующие день и ночь, и через день, и через еще один день, он оставался неподалеку от супружеской постели, время от времени подравнивая подушки, вникая в пустоту, в разреженный воздух, полутьму, временами застывая перед окном, но не глядя наружу. Он размышлял. «Лидия Шмейн», – повторял он про себя целую ночь, едва разлепляя губы. Затем принял решение позвать братьев Борбоджан.

«Со своими мерзостными братьями-вόронами, Черными Небесами и Великими Вождями они к чему-нибудь да придут», – подумал он.

Он вернулся и снова расположился в главной комнате. «Позову-ка их», – подумал он.

Стоял ледяной мороз. Хотя за десятки лет она видывала и не такое, древесина его дома не переставала потрескивать, особенно в последние часы перед рассветом. В первую неделю декабря почти никто не осмеливался забредать глубоко в снега. Со стороны улицы, где жили братья Борбоджан, было слышно, как кто-то расчищает дорогу лопатой, и, когда стало смеркаться, к тому же

28. Гронден