Керриган, собиратель, компания «Фринг Аут». Не вдумываясь и не понимая, о чем, собственно, речь, Гронден теребил визитную карточку, которую швырнул в него этот тип, прежде чем исчезнуть в окружающих темный проспект садах. Рядом с ним под дождем валялось двое полицейских, окруженных черными лужами, которые с равным успехом могли быть и лужами крови, и естественными стечениями выпавшей с неба воды. По тротуару барабанили капли. Так как ему в глаза отлетали брызги и сгустки грязи, Гронден принял сидячее положение и стал ощупывать взглядом, что его окружает. Ночь, густая пустынная темень. Ни одного жилого дома, только темные, без огней, фасады административных зданий. Деревья, решетки, затопленный асфальт, проливной отвесный дождь, ни ветерка. С другой стороны от проезжей части – закрытый пакистанский ресторан; его нечитаемая вывеска, его прикрытая деревянными щитами витрина указывали, что этот квартал был отведен не только министерствам или деловым офисам. Кроме двух трупов, которые еще минуту назад таковыми не были, которые минуту назад думали, что выполняют совершенно безопасное задание, что возвращаются к служебной машине, сопровождая находящегося под защитой государства свидетеля, которые спешили, чтобы не промокнуть насквозь, но в действительности двигались навстречу «Стечкину» в руках особых сил, кроме двух этих тел, ныне распростертых на земле чересполосицей членов и плащей, никого больше не было. Проспект был едва освещен, чудовищно мокр и омываем квазитропической жарой. В сотне метров, вдали от фонарей, кто-то звонил по телефону или просто укрылся в телефонной будке. Гронден встал, наскоро пробормотал молитву о путешествии усопших и зашлепал средней уверенности шагом в направлении этой будки.
Все уложилось в несколько кратких мгновений, стрелок поравнялся с ними, и, когда начал стрелять, полицейские грубо швырнули Грондена на землю. Они тут же перекатились на бок, выхватывая оружие, но у них не было времени ответить нападавшему. Убийца немедля их прикончил, нагнулся, чтобы забрать у них оружие, не глядя на Грондена, швырнул ему кусок лощеного бристольского картона и тут же был таков.
Телефонную будку занимали двое. Внутри пылко обнималась парочка совсем еще молокососов, и даже если они не проявляли явных намерений дойти до сексуальных крайностей, то казались достаточно поглощенными своими объятиями, чтобы полностью забыть о внешнем мире. На стеклах осело много пара, темноту едва смягчал слабый светильник, и в этом ограниченном пространстве они, должно быть, чувствовали себя как дома и на свободе. Чтобы обозначить свое присутствие и поторопить их с поцелуями, Гронден постучал по залитому дождем стеклу указательным пальцем, потом прождал не меньше полудюжины секунд и, поскольку ситуация ничуть не менялась, приоткрыл, насколько смог, дверь будки, которая открывалась внутрь и оказалась заблокирована телом парня, потом протянул в образовавшуюся щель руку и дотронулся где-то у основания затылка до одного из партнеров, до парня, наверное, а может, и до девушки. Это прикосновение вызвало у него отвращение: голая и мокрая плоть под слоем пушка, пропитанным потом и желанием. В будке завопила девушка. Гронден отдернул руку. Дверь резко захлопнулась, и кто-то из молодых людей, несомненно по случайности, а не по злому умыслу, оборвал провод, подававший питание к тусклой неоновой трубке, источнику освещения в будке. И без того едва теплившаяся лампа погасла. Девушка перестала кричать.
На темной улице дождь задавал свой мощный ритм последующим мгновениям, неподвижности тех и других, тревожным вздохам молодых людей, нервному дыханию Грондена. Молодые положили конец своей любовной деятельности. Гронден чувствовал, как вода бьет его по бритому черепу и устремляется за шиворот рубашки. Кожаная куртка, в которую он был одет, защищала его от дождя, но не прикрывала сверху. Брюки промокли. Пропиталась водой и обувь.
Они боятся меня, эти юнцы, подумал он.
– Эй, – произнес он громким голосом. – Мне нужно позвонить. Была заварушка. Нужно вызвать полицию.
В будке, пока Гронден успел мысленно досчитать до трех, царила тишина, потом парень блеклым голосом взъерепенился:
– Отвали, урод. Мы отсюда не выйдем.