Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

Императрица совершенно не знала, как поступить. Все, что она говорила великому князю и великой княгине, оказалось бесполезным, и, как утверждал Гаррис, «ни ее просьбы, ни повелительные выражения не могли на них подействовать». Князь Потемкин, включившийся в переговорный процесс, также оказался бессилен. В разговоре с Гаррисом он заметил, что императрица пошла на некоторые уступки, разрешив Их Величествам на обратном пути из Вены заехать в Берлин, чтобы великая княгиня могла повидаться со своими родственниками. Услышав это, посол пришел в необычайное волнение и «не теряя ни минуты, стал оспаривать эту робкую и даже пагубную уступчивость». Он сказал, что лучше вообще отменить путешествие, чем предпринять его на таких условиях, поскольку это будет отвечать интересам графа Панина. Гаррис стремился убедить Потемкина в том, что настала пора для «решительной борьбы», которая определит, «в чьи руки перейдут власть и управление». Как видно, посол подумывал о будущем правителе России – императоре Павле, и надеялся избавить его от влияния Панина, которого считал проводником интересов Пруссии.

Слова Гарриса подействовали на Потемкина. Он отправился к императрице, а вернувшись от нее через час, сообщил, что «все устроено»: отъезд Их Высочеств был назначен на следующее воскресенье, а лица, находившиеся в Царском Селе, должны были тотчас с ними проститься. Потемкин отметил, что императрица говорила с великим князем и великой княгиней «так ласково и искренне, что слова ее значительно их успокоили». Тем не менее, когда Гаррис пришел проститься с ними, они оба «были чрезвычайно взволнованы, глаза их были … полны слез», а из приема, который они ему оказали, посол заключил, что «они наслушались речей графа Панина»567

.

В депеше лорду Стормонту от 21 сентября 1781 г. Гаррис описывал церемонию отъезда великого князя и великой княгини из Царского Села: «Свита их состояла из шестидесяти человек и, пока они находятся в пределах … империи, они на всякой станции будут употреблять около двухсот сорока лошадей. При переезде через границу, число лиц, их сопровождавших, будет значительно уменьшено». Князь Орлов, князь Потемкин и граф Панин провожали их до кареты. «Невозможно описать волнения великой княгини, – продолжал посол. – Прощаясь с детьми, она упала в обморок и была отнесена в карету в бесчувственном состоянии. Она хотела сказать что-то императрице, но голос у нее оборвался, и вообще ее вид и манеры больше напоминали положение особы, осужденной на изгнание, чем готовящейся к приятному и поучительному путешествию. Великий князь находился почти в таком же состоянии. Войдя в карету, он опустил шторы и велел кучеру ехать как можно скорее»568

. Императрица, проводившая их до прихожей своих покоев, «была сильно расстроена». Простившись с ними, она отправилась к внукам.

Завершая свое повествование, Гаррис делал вывод о том, что «необыкновенная чувствительность» Их Императорских Высочеств была вызвана не только разлукой с детьми. Он был убежден, что граф Панин «наполнил их умы опасениями, и они уехали под сильнейшим впечатлением ужаса». На взгляд посла, граф вел весьма опасную игру, поскольку не сомневался, что императрица догадывалась о его интригах. И действительно, Екатерина обращалась с Паниным «с рассчитанным пренебрежением, и это обращение подействовало на него так сильно, что его неизменно спокойная наружность выражала очевидное расстройство»569

. Вскоре последовали и административные меры. 29 сентября, как извещал Гаррис, Панин получил приказ отпустить секретаря, сдать все бумаги и покинуть свой пост. И хотя за Паниным сохранялось место члена Совета, но эту должность, по мнению посла, можно было считать только почетным званием.

Отставка сильно подействовала на графа. У него случилась внезапная лихорадка, он впал в беспамятство, перестал узнавать окружающих и потерял сознание. Лишь спустя несколько дней Панин стал приходить в себя. Императрица была сильно расстроена этой болезнью, однако не отменила своего приказа о его отставке. «Теперь ничто не может возвратить его к власти, кроме совершенной перемены системы и нового состава министерства», с удовлетворением констатировал посол570.

Избавившись от своего недоброжелателя – графа Панина, Гаррис надеялся укрепить отношения с князем Потемкиным. Однако его ждало разочарование. В одной из депеш посол извещал лорда Стормонта, что не получал более «ни малой помощи» от князя, который не пересказывает императрице ничего из того, что он ему говорит, не сообщает никаких сведений571. Подобную перемену в настроении князя посол объяснял его стремлением обеспечить свое собственное положение и влияние при дворе.