Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

Посол полагал, что в случае, если бы оба императорских двора (Австрии и России) обратились к Франции и Испании с тем же предложением посредничества, как они это сделали в отношении Голландии, то это предоставило бы англичанам их «дружеское расположение», одновременно уничтожив столь распространенные на континенте представления о британской «неподатливости и гордости».

В той же депеше Гаррис обратил внимание министра Фокса на расположение и «величайшее доверие» российской императрицы к новому кабинету министров Великобритании, от которого она ожидает принятия ранее предлагаемых мер. Прежде всего речь шла о вооруженном нейтралитете. Императрица стремилась «обратить» правила вооруженного нейтралитета во всеобщие законы, однако, на взгляд посла, она ошиблась при составлении данного проекта. «Гордость помешала ей тотчас же от него отказаться, – утверждал Гаррис, – а с тех пор тщеславие и непомерная лесть укоренили его в ее уме»580.

Отвечая на вопрос министра, кто из ближайшего окружения императрицы может быть полезен англичанам, Гаррис упомянул графа А.А. Безбородко. «Он единственный человек, – утверждал посол, – на кого я могу положиться и от которого могу получить существенную помощь». Что касается князя Потемкина, продолжал дипломат, то он «нам более не друг, и был ли он искренно таким, или нет, этого я не берусь решить»581

. Гаррис полагал, что обращение к «частным интересам личностей», как советовал ему мистер Фокс, это «бесполезная растрата общественных денег», поскольку, как правило, мало кто из них обладает стоящей информацией. «Ни один человек, за исключением только моего друга (князя Потемкина – Т.Л.) не имеет достаточно влияния, чтобы подействовать на мнения императрицы или направить ее действия; а он так непомерно богат, что предположить его даже корыстолюбивым, нельзя надеяться подкупить его мнение как ценою субсидий»

582. Как видно, посол не сомневался в неподкупности «своего друга» Потемкина, хотя его мнение об искренности и преданности князя интересам Великобритании изменилось.

В конце мая 1782 г. Гаррис извещал Фокса о предложении прусского министра Герца возобновить союз с лондонским двором, а также заключить тройственный союз между Великобританией, Пруссией и Россией, чтобы совместными усилиями противостоять усилению Франции. Гаррис отвечал, что не сомневается в успехе подобного предприятия, однако положение российской императрицы ему представляется сложным, поскольку в данный момент Россия выступает посредницей в переговорном процессе о мире с воюющими державами – Великобританией и Голландией, а значит, не может заключать какие-либо союзы.

Неопределенность в переговорном процессе и нерешительность Генеральных штатов, по-видимому, в конце концов, исчерпали чашу терпения Екатерины II. Она решила в случае отказа Голландии принять предлагаемые англичанами меры применить вооруженную силу. Для этой цели императрица отменила выступление своего флота для плаванья по Средиземному и Северному морям и приказала всем кораблям, годным к службе, приготовиться к вооруженным действиям. Об этой новости, представлявшей собой «весьма важную тайну», Гаррис узнал от своего «друга» князя Потемкина и секретаря А.А. Безбородко. Чтобы не подставить своих информаторов, посол просил Фокса делать вид «ничего не знающего» об этом секретном плане императрицы. Сам же он отправился в Царское Село, чтобы повидаться с князем Потемкиным и узнать подробности готовящегося предприятия.

В это время князь Потемкин был в отъезде, но по возвращении, хотя уже была полночь, прислал послу «краткую, но выразительную записку»: «Да здравствует Великобритания и Родней!583 Я только что приехал, любезный Гаррис. … Приходите ко мне сейчас же!» Гаррис не заставил себя долго ждать, и «через минуту» уже был в покоях князя. Собеседники провели вместе «большую часть ночи» и часть дня. За это время Потемкин не раз отправлялся к императрице и возвращался от нее «в самом веселом расположении духа». Он неоднократно повторял заверения Екатерины в своей благосклонности к Англии, «уважении и одобрении, которые она питала к ее министрам», а также выражал свое восхищение одержанными победами британцами «с такой восторженной радостью», как будто сам был англичанином.