Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

В проекте отмечалось, что трактат будет иметь силу в течение двух лет со дня его подписания, и если король Великобритании и российская императрица «признают за благо сохранить его, продолжить или изменить, о том будут возбуждены переговоры за три месяца до истечения срока». Оговаривалось также, что ратификация трактата состоится в Москве по прошествии десяти недель после его подписании, «а если можно, то и раньше». В отдельной статье подчеркивалось, что императрице будет уплачено по 7 ф.ст. за каждого пехотинца, половина денег внесена при обмене ратификациями, а остальные при отплытии войск397

.

Какова была реакция российской стороны на письмо Георга III с просьбой об оказании ему военной помощи и подготовке проекта трактата? По донесениям Ганнинга можно в деталях проследить, как развивались события после обращения к Екатерине II короля Великобритании. 20 сентября 1775 г. посол направил Саффолку подробное послание, в котором рассказал о своей беседе с Паниным, которая его ужасно расстроила. «После ожиданий, столь естественно возбужденных депешей моей … между министрами Его Величества, неудача, о которой мне теперь предстоит сообщить, должна поразить самым неприятным образом. Но я уверен, что никто не чувствует этого так сильно как я сам, – писал дипломат. – Вчера в пять часов пополудни я был у графа Панина по его приглашению с тем, чтобы получить ответ Ее Величества. Прежде всего, он объяснил мне, что не может дать мне категорического ответа, что императрица весьма тронута искренними чувствами, выраженными ей королем, и что собственная ее дружба к нему не менее горяча, но что она весьма не расположена употреблять свои войска в Америке, где они были бы лишены всяких сношений с родиной, и что требуемое число полков так велико, что она не полагает возможным удовлетворить подобному требованию при настоящем положении ее армии, ослабленной продолжительностью последней войны, и в виду неопределенности польских и … шведских дел». Далее Екатерина ссылалась на то, что еще недостаточно обсудила столь важный вопрос, и интересовалась, нет ли иной возможности оказать англичанам помощь, чтобы не отправлять российские войска за пределы Европы. В ответ посол заявил Панину, что если его двор «обманется в своих ожиданиях по поводу настоящего случая, то отныне все сильнейшие уверения должны быть рассматриваемы как пустые слова, не имеющие никакого значения, ибо какую же помощь кроме войск можно было подразумевать?». Ганнинг поинтересовался у графа Панина, согласуется ли подобный образ действий с той помощью, которую Великобритания оказывала России во время последней войны, когда пренебрегли торговыми выгодами, которые Порта несомненно предоставила бы королевству, если бы только ей удалось получить от англичан настоящий нейтралитет. «Не были ли гавани короля, его подданные, кредит и влияние нации к услугам России во все время продолжения войны? – вопрошал посол. – Не запретил ли Его Величество Франции и Испании, рискуя разрывом с ними, нападать на русский флот, который в противном случае был бы ими уничтожен?». Ганнинг подчеркнул, что эти «услуги» были оказаны «из самых чистых и бескорыстных побуждений», однако, хотя императрица часто распространялась об их пользе и много раз высказывала желание «доказать свою признательность за них», в действительности, она не желает подтвердить свои слова делом.

Ганнинг интересовался у Панина, в каком свете представится подобный отказ в глазах англичан и других европейских держав, когда они о том узнают, и о последствиях их реакции. Посол счел свои аргументы убедительными, полагая, что они подействовали на российского министра. Однако он глубоко заблуждался.