Четыре безумия. Клиент Шекспира

Он и сам год тому назад нырнул в это безумное самовосхваление, перепрыгнув из глухой провинции в ослепительный блеск большого города. Понадобилось время, чтобы рассмотреть лица.

В Воеводине жизнь по-монашески тихая, человек приносит себя в жертву земле прадедов, детям, мужу, жене, там – так уж привык человек – уважаешь до гробовой доски кума, дядю, тетку, соседа, учителя, доктора, попа…

Конечно, жизнь вовсе не идеальна в этих маленьких, пустынных и грязных городках, бывших почтовых станциях и военных лагерях, потому что люди научились травить душу человеческую надуманными историями и бесстыжей клеветой, великодушно унижать, грозить и уничтожать ее.

Здесь же, в большом городе, существует только одно – грандиозное, но глупое – Я.

– Театр в первую голову должен быть хорошим, и только потом можно говорить об авангардном, традиционном, музыкальном… Если у него нет качества, то какой смысл в его современности и авангардизме? – сказал Александр. – Сегодня люди, особенно те, которые пишут о театре, считают, что имеет право на существование только тот, который персонифицирует их взгляды на искусство. Это неправильно. Как не бывает в политике только одной партии, или одного сорта минеральной воды, так должны существовать театры разных жанров.

– В смерче страсти вы должны усвоить и соблюдать меру, которая придавала бы ей мягкость, – произнес Андраш голосом Гамлета. – Но не будьте также и слишком вялы, но пусть ваше собственное разумение будет вашим наставником, сообразуйте действие с речью, речь с действием, причем особенно наблюдайте, чтобы не переступать простоты природы; ибо все, что так преувеличено, противно назначению лицедейства.

Таков театр. И жизнь наша.

Вечер утонул в потоках ливня.

Долгий разговор о театре и искусстве, о людях и нынешнем времени превратился – как под ударами терпеливого каменотеса белый камень теряет слой за слоем, чтобы обнажить скульптуру – в «Краткую повесть об Антихристе»[7].

Они вышли из трактира. Простились без слов. И каждый направился в свою сторону, в свой городской квартал, в свою тьму…

Ночь пришла в Белград,

в город, в котором нет ничего

значительного

и фантастического.

Любовь, или Заманчивый рай перед вратами ада

– Я хотела еще раз поблагодарить вас за предоставленную возможность, – тихо сказала Анна.

– Вы прекрасно сыграли свою роль.

– Спасибо.

– Мне доставила удовольствие работа с вами. Роль Корделии вовсе не легка, так что вы должны быть удовлетворены, госпожа Анна. Премьера – всего лишь выход на свет. Это событие для общества, все прочее – театр. Только спокойно, решительно и четко, как на репетициях. Сегодня вечером вас ждет успех. Поверьте в себя, дорогая Анна, так, как я верю в вас, – сказал Савич, опуская на ее узкий гримерный столик в стиле барокко алую розу, завернутую в золотистую бумагу, символизирующую огонь и солнце. Любовь, счастье и понимание…

– Спасибо, господин Савич. Вот скромный подарок для вас. Надеюсь, вы примете его, – сказала Анна, вставая, и протянула ему тонкий квадратный пакетик. Свой подарок она тоже упаковала в тонкую золотистую шуршащую бумагу. Пакетик она перевязала тонкой зеленой полоской. Как лентой Венеры.

– Благодарю вас, – отозвался Савич и глубоко поклонился ей.

Из коридора доносились неотчетливые голоса актеров, взволнованных предстоящей премьерой.

Анна и Иоганн стояли друг против друга в узкой и неприбранной гримерке Дворцового королевского и национального театра в Мюнхене. Газовый свет приклеил их как бы обнявшиеся тени к стене.

– Заманчив рай перед вратами ада, – произнес Савич по-сербски.

– Я не поняла, дорогой Иоганн. Это сербская поговорка? – спросила Анна.

– «Напрасно! Я вернусь в отравленный сей мир! Не стану залпом пить его, на радость всем врагам», – Йован продолжил неистово декламировать по-сербски стихи Лазы Костича.

Анна Дандлер не сводила с него глаз. Улыбка красила ее прекрасное лицо. Она любила эти игры перевоплощения, в которые включалась и ее театральная, детская настойчивость во время ухаживаний, как и многочисленные, часто неразборчивые и банальные изречения, которые так здорово помогают избегать решительных объяснений и выкручиваться из неприятных ситуаций. И еще ей нравились театральные цитаты, единственной целью которых было переключить внимание собеседника. Именно так говорил Савич, на самом же деле это была давно усвоенная привычка актеров, слепо верящих в то, что на сцене, а тем более в жизни, нельзя зависать без текста и смысла.

Савич развернул пакетик. Платочек из шелка-сырца малинового цвета и листочек, на котором синими чернилами было написано: «С любовью…»

Она хотела поцеловать его.

Подарить ему все, что было умолчано и сокрыто.