Четыре безумия. Клиент Шекспира

Магда подняла голову. Ее глаза сверкали как у волчицы.

– Кого сможет сыграть этот новичок? – разочарованно протянула Симона.

– Придумаем что-нибудь. У нас в репертуаре столько героических и комических пьес, что можем без перерыва играть день и ночь, – радостно произнес Мурари.

– Если хорошо заплатят, – прочревовещала тряпичная кукла, сидящая на коленях у Толстячка, помощника режиссера.

– Знаешь ли ты, толстозадый, что сапожник тачает обувь до тех пор, пока есть люди, готовые платить за нее и носить на здоровье? Вот и я, актер, играю спектакли, комичные и страшные, короткие и длинные, в пять действий, пока есть кому их смотреть. По-другому я не умею, потому что я такой, какой есть. Понимаешь, лентяй? – сказал, как отрезал Мурари.

– Ты ленивый, как бревно, – бросила Магда. – Что ж ты болтаешься с нами, если презираешь это ремесло?

– Я живу искусством, потому что оно уводит меня от действительности. Вот сейчас этот жуткий дождь льет, а я себе говорю: «Любо нам по кручам и глубоким долинам скитаться, плыть сквозь облака и смотреть сверху на бегущие стада перепуганных оленей или слушать гул неудержимых волн в реках, ударяющих в слабые берега», – и кажется мне, будто я в солнечной Тоскане, – объяснила Симона.

Девушка, не знающая, когда, где и у кого она родилась, неопределенного пола. Никто в труппе почти ничего не знал о ней – кто эта девушка, откуда она взялась, что она любит, почему так странно одевается, так что до полудня похожа на девицу, а к вечеру на парня. Ее бледное лицо, длинные пальцы, точная и правильная речь, редкое мастерство владения флейтой, прекрасная трактовка и идеальное знание текста – все это указывало на аристократическое происхождение. Ее не расспрашивали, кодекс бродячих актеров напоминает монастырский устав, когда все прежнее, свершенное или не свершенное до прихода, остается за воротами, забыто, спрятано, не объяснено и брошено в пропасть прошлого.

– Для меня театр – тарелка супа и кусок мяса после представления. И сапожник, господа, думает точно так же. Нет тут никакой разницы. Правда, актером не каждый может стать, потому мы и не должны так мучиться, – произнесла кукла голосом Толстячка. Короткой была история его жизни – сирота, без образования и амбиций. Ничего не умеющий. Ничему не обученный. Ленивый и неловкий. Только в театре он хоть на что-нибудь был способен.

Дождь лил все сильнее, и широкая пыльная дорога превратилась в непролазную реку жидкой грязи.

Мурари слез с козел. Взялся за вожжи и повел коней по заросшей травой обочине.

– Я играл вдохновенно, с любовью, играл, потому что стремился к славе, а потом скрывался от убийц. Играл за деньги и за тарелку супа, играл под дождем, на снегу, под палящим солнцем и в холодных конюшнях, но и на залитой светом сцене, всегда страстно, честно, до конца, до боли. Спасшись от погони, сбросив груз долгов, швырнув одежды прошлого в Дунай, я мог вернуться в театр, но не сделал этого. Нет. Я хотел сам выбирать образы и реплики, дороги и города, чтобы никогда и ни от кого не зависеть, а только от себя самого и от своей страсти, – произнес Мурари, шагая по щиколотку в грязи. Он промок до костей.

– Что это за парень? – спросила Магда.

– Посмотрим, когда встретимся. Пусть сыграет для начала итальянского соблазнителя, хотя лучше было бы начать с Мурата. Слов там немного, а народу нравится смотреть, как вспарывают брюхо, – сказал шеф бродячей труппы, выводя кибитку на песчаный участок дороги.

Толстячок кнутом подстегнул коней.

Низкое темное небо, казалось, село им на головы.

– Ужасный народ, – сказала Симона.

– Невыносимый, – согласилась Магда.

– Люди наслаждаются насилием, издевательствами и обманом. Они желают несчастий другим, а над любовными историями хохочут, поэзия для них страшней чумы. Если им что-то не нравится, освистывают артистов, знают только гнусные песни, и орут их во весь голос, а любовные мурлыкают по пьяни. Пианино ломают, а мандолинами размахивают как дубинками. Художникам платят вином и хлебом, а гадалкам – дукатами. Отвратительный мир. Он для нашего ремесла не предназначен. И бежать от него некуда, – сказала Симона, извлекая из деревянного сундука, набитого платьями и книгами, настоящими и поддельными драгоценностями и прочими мелочами, составляющими все ее имущество, красивую блок-флейту с мундштуком из эбенового дерева и тут же принялась играть.

Звучащая под аккомпанемент дождя музыка заставила всех умолкнуть.

Путники спрятались в скорлупу своих мыслей.

У бывшей почтовой станции Черная Лужа, от которой остались только обвалившиеся бревна и деревянный крест, канава, полная воды, и засыпанный колодец, завеса дождя окончательно укрыла от них путь. С этого места одна дорога вела к холму Арачи, где пока едва виднелись заросшие травой старые казармы и лавки ремесленников, над которыми возвышались монументальные развалины кирпичной церкви. Другая дорога вела вдоль бывшего русла реки Галадской к селам Карлово и Беодра. Но она была непроходимой.