Четыре безумия. Клиент Шекспира

Страна агафирсов, которых отец истории Геродот назвал наилучшими из людей, но не потому, что они любили золотые украшения, яркие одежды и татуировки, а за то, что были исключительно атлетически сложены. Кстати, Агафирс был сыном Геракла. Равнина – страна гетов, даков, с которыми воевал Марк Ульпий Траян, чтобы утвердить границу по Дунаю. О боях во время кровавых Траяновых войн свидетельствуют рельефы на императорской колонне в Риме, а также записи многочисленных хронистов. Дно бывшего моря побывало и землями садаков, готов, сарматов, гуннов, гепидов, которые нынешний Банат называли Потийской землей Тагорской и Эциской,

страной славян, аварцев…

Бескрайная плоская земля, которой вечно и сурово владеет только кошава.

Перед ним Паннония.

Паннония, равнинный край под необъятным небом. Светлое буйство пшеницы. Колодезные журавли, высокие, сухие, заматеревшие вдовцы. Паннония, опустевшие хутора, развалившиеся ветряки, сторожки, заросшие рогозом и осокой, пустые фары заблудившихся ночных авто, стоячие воды, кустарники, пустоши и соленые родники. Земля без камней, испокон века бывшая плахой и лобным местом, на котором словно пшеничные зерна в гигантских жерновах исчезают народы и мечты о свободе и прогрессе.

Паннония, волны горячего песка, катящиеся в лето.

Паннония, серебряное зеркало в ледяной раме.

Легкое нажатие на педаль тормоза остановило автомобиль.

Вышел из машины. Он стоял на этой земле, на дне бывшего Паратиетиса, под огромным, неохватным взглядом небесным сводом, принюхиваясь к воде, пахнущей кровью, червоточиной, иллюзией и счастьем…

Ему казалось, будто ночь только что кончилась.

На полотне неба возникли очертания нескольких колоколен.

– Башни над водами.

Иван вспомнил короткий эпизод, парящую над Дунаем панораму Белграда, воровским взглядом ухваченную в зеркале заднего вида за мгновение до того, как он утонул в бездне огромного пространства Паннонии.

В этой искаженной перспективе очарованный город, который он любил и пульс которого ощущал как живое сердце в ритмах ветров и времен года, походил на идиллический город на холме где-нибудь в Тоскане или в Провансе. Глядя на него, предположим, с той же перспективы, неизвестный автор текста, напечатанного в 1871 году в «Сербском календаре для молодежи», описал великолепный город, «над реками которого вознеслись исполинские мосты, а в перспективе широких улиц, засаженных деревьями и часто пересекаемых парками и площадями – отлично вымощенными пестрой мозаикой и украшенными историческими памятниками – открывается панорама архитектурного соревнования в рамках тех стилей и в границах тех высот, которые особая комиссия определила для каждой улицы».

– Это город зеленых насаждений, смягчивших климат, мир чистоты и комфорта, обиталище долгожителей, – процитировал он последнюю фразу этого фантасмагорического текста, после чего опять уселся за руль.

– Это мечта, – произнес Иван.

Колокольни перед ним отразились в сверкающей черноте земли, на шкуре вяло текущей реки, в зеркале бескрайнего неба, которое отсюда, со дна, напоминало воду, поверхность исчезнувшего моря…

Город

В этих городах, которые свой нынешний облик – широкие упорядоченные улицы и просторные прямоугольные площади – приобрели во время австро-венгерской монархии, во времена преобладания австрийского модерна и барокко, у церквей появились стройные колокольни, вспарывающие облака как стремительные клинки, выскакивающие из ножен в финале пьяной драки. Центральное место в них занимает выкрашенное в желтую или охряную краску здание, в котором прежде, да и сейчас, как по привычке говорят горожане, располагался Магистрат, управление городом и округом, а также суд и тюрьма. Теперь здесь чаще всего обустраивается администрация общины или, в лучшем случае, библиотека, архив или иное заведение культурного характера. Перед Магистратом – площадь, просторная, с некоторым количеством зелени, место, где когда-то устраивались сеймы – рынок, где начинались бунты и революции. Прочтение города после Второй мировой войны и революции добавило безликим площадям паннонских городков памятников или более современных фонтанов с мотивами социалистического реализма. Фонтан включали в день открытия, когда устраивался праздник, разрезалась красная ленточка и кто-нибудь из политиков произносил заветную речь. Потом начиналась соответствующая культурно-художественная программа. На следующий день фонтан отключали, красную ленточку ветер вплетал в крону каштана, а странички с заветной речью проглатывали бездонные пыльные архивы или лужи в выбоинах асфальта. Следовало, как говорили ответственные лица, довести до ума подачу воды, привести в порядок внутреннюю глазурь, забетонировать подходы и тротуары. Фонтан так больше и не включали, а его бетонная утроба превращалась в мусоросборник. Кроме фонтана, площадь получала новое имя, бюст или памятник.

Каждая власть вывешивала свои лозунги.