Четыре безумия. Клиент Шекспира

Мальчик спал в другой комнате. Его звали Милошем, и это было ее желанием, точнее, решением. Он повиновался ему, как и всякому другому, несмотря на обещание, данное отцу много лет тому назад, во времена, когда женитьба, брак и дети были всего лишь частицей планов и прекрасных пожеланий малочисленных родственников и друзей семьи.

– Первого мальчика назову в честь тебя, отец. Павлом.

Случилось не так.

Потому он звал малого пацан, пытаясь этим обобщающим, глупым обращением придать банальной истории хоть немного шарма, а на деле прикрыть старым дырявым плащом свое бессилие, невозможность противостоять этой молодой женщине.

– И куда же уехать?

– Уехали бы, значит мы, – сказала она серьезно. – Мы – Милош, я, и, конечно же, ты. Семья, знаешь ли, мы все еще семья, не так ли?

Он молчал, позволяя ее голосу затихнуть, успокоиться, совсем как пыли, поднятой сквозняком.

– Могли бы в Париж…

– Город света.

– Признайся, выбор неплохой. Париж? – повторила она с улыбкой, зная, что Иван любит этот город. Город, в котором они случайно, как в каком-то второразрядном фильме, познакомились, провели первые дни брака…

– Да, в самом деле. Париж – это совсем неплохой вариант, но там у меня никого нет, – ответил он холодно, разворачивая газету, которая, едва сдерживая бурю заголовков, до этого молча лежала на столе…

– В Париже живет тетка…

– Да, у тебя в городе света есть любимая тетка, а у меня?

– А у тебя, Иван, есть я. Надеюсь, это так и этого достаточно…

Он молчал, глядя поверх рваного газетного листа в ее глаза, в которых отчетливо читалась решимость человека, давно готового к подобному разговору…

– А может, Ирина, интереснее было бы досмотреть фильм до конца?

– Ты или дурак, или говоришь это назло мне…

– Дурак?

– Этот фильм, Иван, здесь слишком затянулся. В нем слишком много насилия, неуверенности и, несмотря на надежду и наш оптимизм, инфантильность и безумие – называй как хочешь – у него не будет счастливого конца, – тихо произнесла она, после чего отвернулась от него, подошла к дверям, ведущим через террасу в сад, и взвизгнула: – Хватит с меня, знаешь, хватит!

Поток доказательств в пользу только что выкрикнутого прервал внезапный плач Милоша.

Спустя полчаса, неловко скорчившись в кресле, укрыв лицо развернутой газетой, он притворялся спящим, призывая сон в союзники, лишь бы отложить спор, в который ввязался бы без аргументов, силы и воли к сопротивлению, без веских причин, по которым он хочет остаться…

В этом притворном сне, укрытый пеленой одиночества, которого ему все больше не хватало на тридцать седьмом году жизни, он пытался понять, куда подевалась, куда умчалась бурная река прежних амбиций, энергии, носившая его, молодого человека, из одной страны в другую, с одного континента на другой, из весны в осень, из зимы в лето. Неуютные гостиницы, рассветы на промерзших перронах, хилый завтрак, разделенный со станционными голубями, поездки в грязных купе второго класса, ночи в коридорах, в разбитых автобусах, в машинах, которые время от времени приходилось толкать, обед на природе, ужин на приморской скале. Вечная нехватка сна. От Белграда в Постоину, от Триеста до Мон-Сен-Мишеля на Ламанше, от Бордо через Гренобль в Ленинград, скованный апрельским льдом. Далее Лимасол, Каир, Александрия, Тунис. Осень в Барселоне, зима в Португалии…

А тут вдруг, будто кулаком в морду, как внезапный летний дождь, в перерыве между двумя поездками, предлагают работу, искушают браком, желанный ребенок. День как мгновение, год словно сон. Лишние килограммы. Ритмичность ожидаемых событий. Обычные дни с кулаками в пустых карманах, забавные происшествия в неожиданных компаниях.

Ему хватило всех этих городов и их символов – башни Густава Эйфеля, Биг Бена, Акрополя и Плаки, прекрасных видов Тосканы, Тироля или Андалузии – и стран ему хватало, как, впрочем, и тех городов и прекрасных пейзажей, которые унесла в могилу Югославия Тито, государство удобное и приличное, доступное и интересное.

– Почему это мне не хватает Парижа, а не, скажем, Опатии, просторных зеленых площадей Мадрида, а не маленьких пьяцетто и улочек Дубровника, моста Риальто на Гранд-канале в Венеции, а не старого моста над Дриной в Мостаре или любого другого моста через Миляцку в Сараево? – сказал он, отзываясь на еще одно приглашение к отъезду.

Все это было как будто в каком-то бывшем времени, в какой-то прошлой жизни.

Повседневность. Что было повседневностью Ивана Старовича?

Чтение новых пьес, режиссура, первые успехи у критики и публики. Легкие обременения славы. Льстецы, лгуны, подхалимы, красивые девушки, похотливые женщины…

И тем не менее – работа. Шекспир и компания. Каждый раз новые поиски, самые подходящие распределения ролей, долгие вечерние репетиции, нетерпение, выжидание – вызов.

– Искусство – вот что меня держит здесь, – сказал он однажды Ирине.