Четыре безумия. Клиент Шекспира

И более – ничего.

Они уходили, площадь оставалась.

В ряду зданий в стиле австрийского модерна, опоясывающих летом пыльный, а зимой снегом и льдом, словно серебром, окруженный участок, на первых этажах, под комфортабельными и просторными квартирами находится пивная «Бристоль» (или с каким-то иным в том же духе высокопарным и глупым названием), потом парикмахерская, магазин шляп и кепи, колониальная лавка, которая теперь называется магазином самообслуживания, магазин тканей, куда никто не заглядывает, два-три киоска с газетами и так называемыми продуктами быстрого питания, кинотеатр, портал которого вместо световой рекламы отмечен именами и датами любви, а репертуар составляют голливудские фильмы категории «Б».

Провинция никогда не вдохновляла Ивана Отаровича.

Никто из его близких или дальних родственников не живал в этих кажущихся на первый взгляд симпатичными идиллических городках. Его рождение, взросление, учеба и его жизнь были всего лишь продолжением долгой линии семейного существования, начальная точка которой приходилась примерно на середину XVIII века – работы, обретения, взлетов и падений в столице. Правда, частые бунты, суровые войны, великие идеи и отрезвляющие катастрофы обусловили переезды его семьи. Сначала из домов в просторные, но меньшие квартиры в центре города, потом на окраину, чтобы в итоге семья Старовичей осела в летнем домике в тогда еще весьма периферийном Сеняке. Но вскоре после этого опять пришлось паковать чемоданы. Дед Иван, два отцовских брата и сестра уехали за границу, в эмиграцию и неизвестность, унося с собой свои фамилии и память – единственный капитал, которым они обладали. Первой остановкой стала Англия. Это была, как говаривали в семье, трасса короля Петра.

– Логичный выбор, пока дела дома не пойдут в нужном направлении.

– Остров свободы и сопротивления в вихрях войны.

– Англичане. Союзники в войне, поддержка в мирное время.

– Страна, гарантирующая осуществление воли народа после первых выборов.

Все это произносилось с большой надеждой и оптимизмом в доках ветреного и засыпанного холодными дождями Дувра. В эмиграции на Брайтоне. В сырых и холодных спальнях Лондона. Они, потомки великого вождя Карагеоргия, верили в эту иллюзию, наивные, как верил и он.

Никто не слышал налившегося виски и английским самолюбием Черчилля, над головой которого витал, словно ореол, сатанинский табачный дым, когда он кричал:

– Место Сербии в аду!

Адом была и жизнь в Лондоне. Бледные усталые люди, коренные жители Британского Содружества наций видели в них причину собственных проблем. Они говорили:

– That silly Pole.

Глупым поляком был любой славянин. А если они не приходили к такому выводу, с любопытством вслушиваясь в их говор, смех и громкие голоса, разглядывая их одежду, их жесткие темные волосы, пронзительные умные глаза и свободную походку, то молчали.

– Англичане – мир молчания, – сказал Црнянский.

Иван Старович убедился в этом много лет спустя, навещая родственников.

Эти люди, и правда, молчат и когда в Лондоне, и когда из Лондона уезжают. В поезде, и под землей, и над землей, пассажиры молчат, не бормочут, не расспрашивают. Сидят как парализованные. Как восковые фигуры.

После Лондона пути семейства Старовичей разошлись. Сан-Франциско, португальская жемчужина Кашкайш, экзотический, дикий и опасный город Каракас.

И только его отец, Павел, остался.

– Это – белая или красная – моя страна. Я имею право жить в ней. И никто не может лишить меня этого права, – сказал Павел, Пая Старович, своему отцу Ивану на перроне вокзала в Топчидере.

– На что ты жить будешь? – спросил его отец.

– Этой власти тоже, как и всякой другой, будут нужны хорошие врачи, строители, инженеры, официанты, повивальные бабки… – ответил он.

Иван, рассказывала появившаяся шесть месяцев спустя Драгиня, несмотря на негативное отношение партии ставшая супругой Павла, только усмехнулся, отвернулся и быстро вошел в вагон. Они, отец и сын, виделись тогда в последний раз.

Это была его страна. А он, неопытный инженер, был нужным специалистом в великом деле восстановления и строительства. Но самому ему больше всего на свете – семьи, денег или партии – нужна была Драгиня.