Четыре безумия. Клиент Шекспира

– Глупости, – пробурчала она презрительно. – Режиссировать, готовить представления, то есть делать то, что ты знаешь, любишь, ты можешь делать во всем этом долбаном мире, в любой стране, в любом городе на любом языке, от эскимосского до аборигенского, в отличие от меня, учительницы сербского языка…

– Но, Ирина, думать я могу только на этом языке…

Ирина молча проглотила эту с отвращением произнесенную реплику, чем и завершился очередной раунд переговоров по поводу отъезда семьи Старовичей из Белграда и Югославии. Как наполнялись архивы этих безуспешных переговоров, так и нарастала горечь, в которой тонул их брак. Он знал, что наступит день, когда придется окончательно разрубить гордиев узел проблемы отъезда.

И тут – он точно знал – ни мечты, ни ирония, ни юмор, к которому он прибегал, полагая, что это убежище достаточно надежно, просто ничто иное, кроме конкретного ответа и решения, ему не поможет.

И вот это случилось. Вечером, на закате одного из тех, какими только они умеют быть, великолепных мартовских дней, которые опытные люди называют женскими из-за того, что они лживы и обманчивы, так как умеют заманить жертву в свои тенета восхитительной красотой и роскошью обещаний, а потом в мгновение ока превращают все в безумие и отчаяние…

Он погрузился в удобное кресло бордовой кожи, унаследованное от отца. Это был единственный предмет мебели, сохранившийся от прежней обстановки. Кабинетный гарнитур, к которому некогда принадлежало кресло, вручную создали в будапештском мебельном салоне, в этом царстве виртуозов. И вот теперь только оно пережило разрушительную бурю, когда ради продления жизни продавалось все, и осталось здесь, как старая ладья в тихой гавани, сопротивляясь совместному напору современного дизайна и невероятной, присущей только женщинам страстью к новинкам.

Господин Павел сиживал в этом кресле, просматривая газету и попивая мелкими глотками послеполуденный кофе. Это был единственный ритуал, доставлявший ему удовольствие в жизни.

Тысячу раз Иван отказывался продать кресло с исцарапанными деревянными подлокотниками, надломанными ножками, потертой телячьей кожей. Последнее выступление Ирины, долгую и нудную лекцию о стилях, о выпадении из общего ансамбля, он резко оборвал словами:

– В нем сидел мой отец, Павел…

После этого разговоры о продаже кресла прекратились.

У кресла было свое, четко определенное место, чуть в сторонке, в углу, рядом с окном. Когда-то над ним висело полотно кисти Шагала. Когда картину сняли и продали, на стене остался желтый прямоугольник, который не поддавался ни одной побелке. Прямоугольник загадочно проступал, как будто картина была частью этой стены, чем-то вроде мха, как след от лишайника, содранного с коры дерева.

В полнолуние, когда все огни в доме погашены, Иван, который никогда эту картину на этом месте не видел, верил, что мог рассмотреть ее.

И сегодня после обеда Иван сидел в бордовом кресле.

Тень Ирины, ловкий паук, прежде чем материализоваться, пробиралась к нему по лицам стен…

– Я разговаривала с теткой. Она тоже хочет, чтобы мы уехали из страны и остановились у нее. Поживем несколько недель в Конфлане, пока не устроимся. Она поможет нам на первых порах. Я знаю, ты не хочешь быть у кого-то на содержании, но ведь другого способа нет. Это невыносимо. Ты читал газеты, знаешь, что после всего нас на самом деле начнут бомбить. Неужели наша сраная жизнь стоит таких страданий?

Иван молчал.

– Скажи хоть что-то. Не молчи.

– С чего это нас будут бомбить, ведь мы же не какое-то там африканское племя?

– Мы балканское племя, и это еще хуже. Им нужна эта страна…

– У них и так все есть. Только нас не хватает, со всеми нашими глупостями и безумием…

– Очнись, Иван! Проблема не в том, что у них все есть или не хватает чего-то и они хотят его отхватить. Их цель – война, или, как наши говорят, военные учения. Проба военной силы, испытание прочности народа. Готовность противника, русских и китайцев, выступить против них. Вот что им надо, и Югославия – отличный полигон для таких дел.

– И выбрали именно нас…

– Ты удивлен?

– Да.

– Послушай. Это идеальный выбор. Они потребуют Косово, а кто посмеет подписаться и сказать – да ладно, вот вам Косово. Кто, блин, посмеет отдать миру сербскую землю? Если бы турок, Иван, был президентом этой гребаной страны, то смог бы, все бы отдал им, и Белград, и Сеняк, и Дединье, но Косово – никогда.

– Проклятие Бранковича…

– Да. Вот видишь? Ты умный мальчик.

– И что?

– Мы станем защищаться, а им только этого и надо. Начнут лупить, бомбы посыплются, головы полетят… Именно это им и надо, Иван. Мы им нужны – люди, готовые за идеи, за прошлое и за святыни погибнуть, все как один.

– Ошибаешься.

– Нет, Иван. К сожалению, нет…

– Нет?