Четыре безумия. Клиент Шекспира

– Будем, господин директор, работать «Бурю» или я сегодня же возвращаюсь в Белград, – произнес Иван Старович, рассеянно глядя в окно. За стеклом виднелся строй тополей, линия долгого берега реки и краешек синего неба. Его самого поразила собственная решимость. Он мог понять остановившийся взгляд, застывшее в неожиданной гримасе лицо, опустившуюся нижнюю губу человека, привыкшего к спорам и рассуждениям, в которых он непременно побеждал. Но больше всего удивил его мгновенно и безоговорочно сделанный выбор. Шекспир. «Буря». Пьеса, действие которой происходит в течение четырех часов одного дня на пустынном острове, непонятно где находящемся: то ли на морском пути между Карфагеном и Тунисом, Кумами и Неаполем, то ли затерянном в синеве Атлантики, где-то рядом с Бермудами. Возможно, именно это подтолкнуло его к такому решению – поиски места, которого нет, существовать в котором означает быть не найденным, спрятавшимся и приятно уверенным в надежности укрытия.

– Похоже, именно в этом я и нуждаюсь, – подумал он. – Пустынный остров, которого нет ни на одной карте, где можно пребывать вдалеке от всего мира.

– Я должен проконсультироваться, знаете ли, кое с кем, – прервал течение мыслей Ивана директор Симич. – У нас, видите ли, существуют определенные органы, знаете ли, Попечительский комитет, Художественный совет, другие комиссии… Понимаете?..

– Понятно, – тихо вымолвил Иван, продолжая смотреть в окно. Все та же картина, только в его уголке, в той части, где была синева неба, невидимая рука прочертила белый след самолета.

– Вы можете пока пообедать, а я в это время проведу необходимые консультации. Гостиница через дорогу. Рыба, знаете ли, здесь, в городе на реке, весьма хороша, – сказал директор театра, все еще гордый и важный, дуб, который едва заметно, но все же был поколеблен в своем многолетнем покое внезапно налетевшим порывом ветра. – Я позвоню директору гостиницы. Отдыхайте, а я скоро присоединюсь к вам…

Созерцание

На площадь, ограниченную посыпанными галькой дорожками посаженного двадцать лет тому назад парка – потом, кровью и усилиями неисчислимого количества строителей – у подножия Сьерра-де-Гуадаррама труппа уважаемого Лопе де Руэды прибыла из Севильи по приглашению короля в Мадрид после одиннадцати дней путешествия по скверным и опасным дорогам, привезя с собой пять мешков театрального реквизита, и дала там представление о наивном баске.

День был теплый. Летний.

Множество людей скопилось у импровизированной сцены.

Дирижабль графа Фердинанда Цеппелина, изобретение, запатентованное в начале XX века, то есть тремя столетиями позже, парил над парком, дамы беззаботно прохаживались, прикрыв лица кружевными зонтиками, помахивали перед напудренными носиками широкими веерами, стыдливо чихали, осторожно мягкими подушечками пальцев стряхивая нюхательный табак, и неожиданно громко и безнравственно заливались смехом, а господа в белых рубашках с отложными воротниками и закатанными рукавами состязались в гонках на велосипедах. И господин Дрез, придумавший эту, как полагали многие, дьявольскую конструкцию, тоже оседлал велосипед, привезенный на телеге из его родной Франции. Он убедительно побеждал, не скрывая удовольствия. Триумф он отметил, раздавая направо и налево широкие улыбки, потирая ладони и ничуть не расстраиваясь из-за неважных продаж своего изобретения, потому что зарабатывал за счет пари, которые из гонки в гонку он выигрывал, и чем больше проигравшие желали реванша, тем большие суммы он получал, скопив со временем настоящее богатство.

Он стоял в сторонке рядом с Эухенио Асенси, театроведом, и, жадно глотая пахучую сангрию, смотрел на всю эту чепуху и чудеса, творившиеся перед ним.

– Пьеса дурна, мой молодой коллега, но последующая entremes будет великолепна.

– Мне нравятся интерлюдии. Они похожи на итальянские комедии дель арте…

Испанец, невысокий элегантный мужчина, остро глянул на собеседника, злобно, как посмотрел бы на него житель Лузитании, услышавший, что фадо напоминает испанское фламенко. Но тот, выросший и воспитанный в стране, где коло превратилось в мощный чардаш, полька – в хоровод, никогда не встречался с такой нетерпимостью, особенно в искусстве, которое там развивалось, прогрессировало по-своему, переливаясь из одной формы в другую, как вода переливается из полного в пустой сосуд.

Сравнение, на взгляд специалиста, относительно верное, однако высказано было с хитрецой, неосторожно, при человеке, театроведческая выспренность которого не могла вытеснить национальный дух, подпитываемый тщеславием. К тому же случилось это в ненадлежащем месте, в парке Эскориала.

– Значение entremes в театре огромно, потому что если актерам приходится играть плохую комедию, как эта, Руэды, интерлюдии поддерживают ее как костыли, не позволяют провалиться. Если же пьеса недурна, интермеццо как бы окрыляют ее, позволяют успеху взлететь еще выше.

– Мне нравятся интерлюдии Шекспира.