Четыре безумия. Клиент Шекспира

Кафешку под открытым небом, в которой предстояло ждать директора, он выбрал намного раньше, когда еще с набережной обозревал пестрые зонтики, тенты, удобные разноцветные стулья и вслушивался в доносившиеся оттуда звуки. Его порадовало, что и в этот раз выбор места, где предстоит сломать лед одиночества, пал именно на тот уголок, который он представлял, разглядывая издалека фиолетовые тенты.

Пела Амалия Родригеш.

Когда он впервые услышал «Черную барку» Амалии Родригеш, португалки, королевы фадо, печальной песни времен, когда музыка была превыше славы, денег и жизни, он захотел вновь услышать их, а потом еще и еще. «Португальский дом» Марии Лижбоа, в которой поется о торговке рыбой, которая с корзиной на голове идет по узким улочкам города на Тежу, «Ах, Морария», «Жизнь – букет роз», а далее – «Песня об утонувшей мечте» бразильянки Сесилии Мейрелес, в которой смешалась такая лузитанская, чувственная песня о прощании, «Белые розы»…

«О море, соленое море.

Воды твои – Португалии слезы»

Фадо, печальная песня, родившаяся в квартале Байрру-Алту, которую принял весь мир, очаровала его силой эмоций, которую придает ей, как говорят знатоки, синтез испанской, цыганской, мавританской и андалузской поэзии. Позже он узнал, что не бывает фадо без трех вещей. Первая – солист-вокалист, второе – инструментальное сопровождение, чаще всего две-три гитары или скрипки, и третья – тишина. Тот, кто поет, не щадит себя, не пользуется микрофоном, поет всем своим существом и изо всех своих сил, как будто каждый его выход к публике – последняя ария, которая призвана сохранить память о его голосе.

Он потратил много сил и времени, чтобы добыть пленку с записями королевы фадо.

– Лучше всего я исполняю песни, которые люблю больше других. Если они печальные, то я плачу, – слышал он слова Амалии Родригеш.

Это была музыка одиноких весенних вечеров, когда тихие ветры, упрямые всадники, добираются до самых отдаленных городов континента, принося запахи моря. Это было облако свежести, пригоршня чистой воды в тяжелой гамме лета. И все-таки это застало его врасплох, он был поражен, памятуя, сколько времени пришлось потратить на поиски песен печали. А тут вдруг, в мгновение ока, в грубой мешанине звуков, несущихся из кафешек, они возникли здесь, перед ним, вдалеке от его комнаты, от тихих уголков его дома, напомнив таверну на берегу Тежу и тех людей и пространства, которые в поисках музыки нашли, сохранили и познали цену голоса Амалии Родригеш и ее песен. Фадо здесь, на краю света, волшебное фадо, музыка, заполнявшая мрачные кафе окраинных кварталов Лиссабона, фадо вдали от тихих ароматных салонов Парижа, Лондона, Токио, Белграда…

Фадо, состарившаяся, вялая кошка, укутанная в толстый слой тенистой сербской провинции. Протяжный, заводной ритм, голосовой триллер на берегу тихой реки, в пространстве какого-то иного времени, в кафешке со смешным названием, фадо спряталось здесь как ценное бабушкино сокровище, укрытое толстым слоем идиотских звуков…

Фадо – в кафе, на дверях которого было написано: «La Coste»…

Невена

– Посторонним вход воспрещен, – сказала кареглазая девушка с коротко стрижеными волосами, то ли по-молодежному небрежно растрепанными, то ли тщательно, в соответствии с требованиями моды, причесанными, с пробором, локонами, уложенными с помощью блестящего геля. Она была в выцветших джинсах и шелковой майке с широкими бретельками, отливающей перламутром, поверх которой надета белая мужская рубашка с накрахмаленным воротником, уголки которого касались ключиц. Косметикой она не пользовалась, но губы ее сияли естественным розовым цветом…

– Это угроза? – спросил он ее.

– Предупреждение, – отозвалась она.

– Тогда, юная дама, оно запоздало, потому что я независимо от этого войду в заведение и останусь в нем, несмотря на последствия…

Девушка улыбнулась. Блистательные два ряда зубов. Пальцы солнца в ее волосах.

– Подходящий случай, чтобы познакомиться, – намекнул Иван.

– Предположим. Мужчины нынче на грани вымирания, а к тому же если они, как здесь говорят, пришлые, то их стоимость возрастает.

– Как в случае первого мужчины, награжденного яблоком…

– Применяем белградскую методику: как только увидишь – приведи его в бессознательное состояние и води на веревочке, потому что кто знает, когда еще такого встретишь.

– Иван.

– Холодное темное пиво, к нему лимон…

– Английский рецепт.

– Местный.

– Одно и то же.

– Ты будешь ставить новый спектакль?

– Только не говори, что ты актриса.

– Неужели похожа?

– Выглядишь прекрасно.

– Невена.

– А вот на это не тянешь.

– Бабка Анастасия с тобой бы не согласилась.

– Не думаю. Я всегда легче находил общий язык с бабками и матерями своих девушек, чем с женщинами, которых любил, или, по крайней мере, считал, что любил.

Кораблик с горластым мотором, с трудом одолевавший течение, оторвался от берега и направился к середине реки, шкура которой блистала тысячами зеркал, бросая в глаза отблески солнечного света.

– Живешь здесь?