Дочки-матери

Обе замолчали, Люся демонстративно отвернулась к окну, засопела обиженно, просовывала палец в дырчатый узор тюля. Хмурая Наталья ставила форму с основой в духовку, поглядывая на часы.

Первой не выдерживала племянница:

— Таша, чего же ты свой болван в огонь сунула, а ну как сгорит?

— Не сгорит.

— А вытащишь, на нём уже шапка взаправдашная будет?

Наталья хмыкала:

— Хорошо бы. Это тебе не пирог. Вот шкурку сниму — и кроить надо.

Люся подвигалась ближе, с любопытством уставившись на натянутый на доску кусок меха. Потрогала пальцем желтовато-белёсую основу.

— А чего он лысый?

— Не лысый, не видишь разве, он пушистой стороной к доске, а это мездра.

— Мздра? Слов какое, — хихикала племянница. — Как матное.

— Я смотрю, много ты понимаешь. Как матами говорить выучила, а по математике и русскому с двойки на тройку, — кривилась Наталья.

— Это не я, а Кочеткова! Она всегда матным ругается, — уточняла Люся.

Словом, пока злосчастная шапка была закончена и, мелькнув блестящей атласной подкладкой, водрузилась на деревянную форму, тётя и племянница успели не единожды поругаться, поспорить и друг на друга обидеться.

И, отправив девочку спать, Наталья долго ещё сидела на кухне и с возмущением перебирала совершенно никчёмное это свидание, что радости и удовольствия не доставило, а напротив, одно расстройство. Будто с возрастом, Люся начисто утратила прежнее обаяние. Хоть и была прежде вертлявый неслух, но зато смешная и даже хорошенькая, а теперь вымахала как цапля. Лицо острое, волосы стали не беленькие, а какие-то серые. И причёска племяннице не шла, а только добавляла облику унылости. То ли дело раньше: вынесешь из ванной и от умиления охота затискать, словно игривого котёнка. Мордочка розовая, щёки пухлые, волосы колечками. А эта… И характер, видно, неуживчивый в Гальку. Нет чтобы о подружках рассказывать. Только и умеет, что ныть да жаловаться. Наталья сердито раздавила окурок в пепельнице и вздохнула. Прямо как в поговорке: «не было у бабы хлопот, так купила порося». Ладно, спать надо. И, раздеваясь, она ещё раз с неприязнью подумала, что Люся плохо учится, а стало быть, и ума так себе — ниже среднего. Андрей-то хоть отличником не был, но двойки не хватал. В этот момент она категорически отказывалась вспоминать, что ей самой ученье в школе давалось тяжко. И выправила она отметки только в училище, да и то благодаря доброте учителей, что соглашались после занятий растолковывать материал трём, четырём таким же тугодумам.

Люся кое-как покидала учебники в затрёпанный портфель. Вечера пятницы, как всегда, ждала с нетерпением, аж на уроках не сиделось. Будто в этот день они идут не сорок пять минут, а часа два, не меньше. И в тихий час не спалось, переругивалась шёпотом с Надькой. По злой случайности их кровати были рядом. А даже хорошо, что ссорились, ожидание — вещь тоскливая, а тут всё занятие. Пока придумаешь, как пообидней обозвать, да выудишь из памяти забористое ругательство — время и пройдёт.

— Чо, Ворона, вот уйдёшь на выходной, я все твои вещи из тумбочки выкину, — устрашающе шептала Надя.

— Обрыбишься, дура! Я всё с собой заберу, — свистящим шёпотом отвечала Люся.

— Сама дура, поквакала — и в тину.

— А ты покрякала — и в сарай.

— У тебя сапоги — говноступы. Только по коровьим лепёшкам ходить.

— А у тебя чуни, скоро протрёшь и пальцы вылезут!

— А я на твоё пальто в раздевалке харкнула так и пойдёшь домой с харкотиной. Слышь, очкастая, скажи, я ей пальто заплевала.

Ася, высунувшись из-под одеяла, непонимающе щурилась подслеповатыми глазами. Оторвали от заветной, тайком припрятанной книжки, а чего хотят — не ясно.

— Вот балда очкастая! Ничо не слышит, тетеря глухая! — молниеносно переключалась Надя.

— Слеподырка, ещё и глухня, — бросала Люся. Подхватив временное перемирие.

— Слышь, Ворона, видела, как вчера Хомутов ей подножку поставил? Она идёт такая в книгу зырит, а он — бац. Прямо носом тюкнулась.

— Ага, видала, прям обсыкалась, — прикрыв рот одеялом, смеялась Люся.

— А ты только и можешь сыкаться, вонючка! — вновь поменяв объект для нападок, усмехалась Кочеткова.

— Это ты вонючка! У тебя трусы одни — и дырявые. Ты в них дыру пропердела. У меня трусов много, мне Таша ещё купит иностранные. А тебе не купят, мздра, соплежуйка!

— Девки, все слышали?! — победно вскрикивала Надя. — Воронцова матами ругается. Маргарита Николаевна придёт, я сразу расскажу.

— А я ничо такого не говорила, — спохватывалась Люся. — Соплежуйка — не матное.

— Слышали, слышали, Ворона, все подтвердят. И мамке твоей скажу и воспитательнице.

— Ну и говори, ябеда! За мной, может, и не мамка придёт, а тётя!

— А я и тётьке твоей скажу, она тебе враз по губе и по жопе палкой.

Такого навета Люся не выдерживала и, вскочив с кровати, бросалась на обидчицу с кулаками. В итоге обе противницы оказывались на полу. Некоторые соседки привставали на постелях или подходили ближе. А что, вон обе завалились на пол, так и не разглядишь, кто победил. Тихонько подбадривали кто Люсю, кто Надю. Толстушка Маша метнулась к двери и, приоткрыв щёлку, внимательно всматривалась в коридор.