Дочки-матери

— Ванечка! — беспомощно глядя на супруга, воскликнула Галина. — Да я это колечко почитай года два не надевала. Мало стало, не налазит.

Иван Никифорович перехватил половчее инструмент и собрался было ответить очередным поучением и вдруг застыл. А через секунду буквально спрыгнул со стремянки, так и не выпустив два проводка, что держал в зубах для удобства в работе.

Чуть не оттолкнув жену, выхватил из серванта узкую вазочку, что притулилась позади всех на верхней полке, куда Галя в пылу уборки ещё не добралась. Выудил пальцем сложенные трубкой купюры и успокоенно выплюнул наконец проволоку изо рта.

— Тьфу ты! Едва Кондратий не обнял. Деньги на кафель сюда клал.

— И чо? — опешила Галя. — Я ж колечко искала, а ты, Ванечка, денежки проверяешь. Они ж не вместе лежали.

— Бережёного Бог бережёт, — поджал губы супруг. И, собравшись вновь вернуть купюры на законное место, непонятно почему начал пересчитывать. Счёл раза три подряд, то быстро перебирая в руке, то медленно откладывая каждую бумажку на стол.

— Твою-то так растак! Двадцатки-то нету! Не хватает двадцатки-то, Галя! Ах, чтоб тебя! Очистили, как есть обнесли!

Жена приоткрыла рот, помолчала, тупо уставившись на веером разложенные купюры и, стиснув под грудью руки, пробормотала:

— Я, Ванечка, не брала, чем хочешь поклянусь. Разве я бы взяла такую сумму да не спросясь? И на что мне? На продукты ты завсегда в пятницу оставляешь, а большое что — так вместе покупать ходим, — она преданно заглядывала в колючие мужнины глазки, пытаясь всеми силами оправдаться. Словно он мог уличить её во лжи или подозревает в краже.

— Да кто ж взял-то, дура ты глупая?! — давясь от злости, прошипел Иван Никифорович. — Не я, ни ты, ну не Валерка же! Людка твоя взяла — больше некому! И кольцо твоё дурацкое в придачу! А ты уши развесила, оставила девчонку без присмотру и даже ценные вещи не проверила!

— Ванечка… я… да ты ж сам велел её дома оставить… за братиком приглядеть, — робко пролепетала Галина, пытаясь растолковать, что если и нанесли их семье материальный урон, то хотя бы не по её вине.

— Вот именно! За мальцом глядеть, а не по карманам шарить! Ах ты ж, мать твою! Вот как чувствовал, что ничего путного не выйдет!

Заревел, испугавшись отцовского крика, Валерик. Галя с готовностью подхватила его на руки и, как всегда, словно спряталась за вывеску «я ж мать». Она потряхивала мальчика из стороны в сторону и плаксивым голосом гнусила:

— Ванечка, да может, и не она взяла-то. А если и она, так дитё неразумное, на красивенькие бумажки польстилась.

— Дитё! — скривился Иван Никифорович. — Это вон Валерка дитё, а твоя Людка та ещё прохиндейка! Вся в ту родню пошла, недаром на неё в интернате все жалуются. А я тебя предупреждал, предупреждал, говорил, что до добра не доведёт. Да она ж готовая бандитка! То сбежит, то напьётся, то деньги умыкнёт!

— Когда ж Люсенька напилась, что ты, Ванечка? — скорбно подняла бровки Галина, не переставая трясти орущего сына. — Воспитатели говорили, пищевое отравление сделалось.

— Дура! Да это они пожалели тебя, соврали. Видят, пацанёнок хворый, не стали и говорить. А может, и себя обезопасить. Вспомнили, как я их прижучил, да испугались. Попробуй скажи, что в таком месте дети бутылку раздобыли, их всех враз закроют лет на десять. Точно, всё точно, — забормотал он, быстрым шагом передвигаясь по комнате.

Галина так и стояла, приоткрыв рот, собрав на лбу складочки и продолжая машинально укачивать сына. Конечно, Ванечка мужчина взрывной, но таким бешеным она ещё никогда его не видела. Ей было страшно, и не за Люсю, что натворила вовсе несусветное и не за хнычущего Валерика. Гале было страшно за себя. Ведь невольно именно она выходила источником всех бед, потому как когда-то родила дочку.

Муж продолжал сновать по комнате, продолжая сыпать обвинениями, находя всё новые и новые доказательства преступной Люськиной натуры.

— Вот, кобылица твоя, Наташка, поумнее оказалась. Повозила девчонку к себе раз-другой, да и смекнула, что та на руку не чиста. Так мигом позабыла, что единственное дитя от братца-покойника. Конечно, своя рубаха ближе к телу. Родня роднёй, а побрякушки жалко. А я дурак сердобольный, мало что с дитём взял, так ещё как лучше хотел — в приличное место устроил. На, мол, учись на здоровье. Вот теперь и получаю за свою доброту!

Иван Никифорович споткнулся о разбросанные сыном машинки и в сердцах поддал их ногой, чем вызвал очередной приступ рёва у Валерика. Чертыхнувшись, он швырнул плоскогубцы, что прежде так и держал в руке, и скрылся в коридоре. Громко хлопнула входная дверь. И стало тихо-тихо, даже Лерик наконец замолчал, только изредка икал и всхлипывал.

Вернулся супруг только к вечеру хмурым и неразговорчивым. За стол сел словно одолжение сделал. Галя угодливо суетилась вокруг, даже Лерик играл тихонечко в уголке и спать отправился без уговоров. Уже пред сном Иван Никифорович бросил, не глядя на жену:

— Думай сама, Галя, а я своё мнение давно высказал.